kapetan_zorbas | Entries tagged with фридрих ницше и философия государства и

Труды философа ярко демонстрируют последствия такой мучительной жизни - жизни, подвергаемой испытаниям страшными болезнями и борьбой за здоровье и рассудок. Какая же огромная разница между его первой работой («Рождение трагедии», 1869-1871) и теми, что последовали за ней! В своей дебютной работе, полной юношеской восторженности и лирического исступления, он раскрывает секрет святой фимелы и воздвигает перед нашими глазами обворожительный и непревзойденный идеал греческой жизни. В своих же последующих трудах он с насмешкой и негодованием нападает на каждую религиозную, моральную и политическую систему. Ни единый аспект современной жизни не пощажён им. Он сравнивает себя с разрушительной силой - тем, кто роет глубокие подземные туннели, чтобы подорвать основы самых могущественных доктрин; тем, кто методично, усердно и терпеливо трудится под землей, сокрытый от света, времени и человечества.

Схожим образом, в работе «Человеческое, слишком человеческое» (1876) Ницше нападает на романтический пессимизм и, конкретнее, на пессимизм его некогда любимого учителя Шопенгауэра, которого он теперь развенчивает и осуждает. Он больше не принимает мировую Волю как нечто реально существующее. Он осуждает жалость, самоотречение, самопожертвование. Он теперь не считает, что цель человечества - в порождении гения, поскольку больше не наделяет человечество или вселенную какой-либо целью. Искусство? Поэзия? Коварные творцы опасных химер. В своей следующей работе «Странник и его тень» (1880) он отваживается исследовать тень, которую отбрасывает любой объект, когда на него падает солнце знаний. Без ориентира или компаса странник, беззащитный и апатичный, обречен блуждать за собственной тенью по смертоносным горным вершинам до самой грани бездны. Все те мечты, убеждения и представления, с которыми, как он считал, он разделался и отбросил, теперь предстают перед ним подобно призракам, тревожа его больное воображение. Он похож на убийцу, который видит своих жертв во время приступов галлюцинаций.

В других работах – «Утренняя заря» (1881) и «Генеалогия морали» (1887) – он нападает на мораль и пытается доказать, что мораль не исходит откуда-то свыше и не представляет собой абсолютный категорический императив. Никакого общего и определенного закона, что определяет и разграничивает добро и зло, не существует. Мораль есть не что иное, как установки слабых и упадочных. В оставшихся работах – «Весёлая наука» (1882), «По ту сторону добра и зла» (1886) и «Сумерки идолов» (1889) - он с ещё большей силой и цинизмом рушит сегодняшние ложные идолы. Из переполняющей его любви к истине он дерзновенно отвергает и саму истину: его исследование показывает, что, учитывая величайшее предназначение человечества, как истина, так и ложь, возможно, равно приемлемы и достойны уважения.

Но, несмотря на громовой бурный сарказм этих работ, в них чувствуется безутешная боль Ницше и полные скорби усилия перейти от отрицания к торжествующему утверждению. Уже в 1882 году его здоровье начало улучшаться. Движимый радостью, он восклицает в «Весёлой науке»: «Вся эта книга и есть не что иное, как веселость после долгого воздержания и бессилия, ликование возвращающейся силы, пробудившейся веры в завтра и послезавтра, внезапного чувства и предчувствия будущего, близких авантюр, наново открытых морей, вновь дозволенных целей».

Он испытывал пьянящее чувство выздоровления – чувство радости и надежды, сравнимое с наступлением весны после долгой зимы. И тогда в голове Ницше возникает громоподобный образ Заратустры, который, насладившись духом своим и одиночеством, теперь спускается с гор к человечеству, дабы провозгласить ему учение о Сверхчеловеке.

«Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его? Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека? Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором. Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке! Сверхчеловек - смысл земли» («Так говорил Заратустра»).

Этот новый идеал Ницше чрезвычайно напоминает идеал, воплощённый греками досократовской поры, а именно: героическое принятие жизни со всеми ее радостями и печалями, пессимизм, таким образом подчинённый оптимизму и служащий в качестве трамплина к более глубокому наслаждению вечной жизнью.

И с этой вершины, которой Ницше достиг после стольких усилий и стольких невзгод, он внезапно впадает в безумие; ментально мертвый, он так и не смог завершить свою долго лелеемую и незаконченную «Волю к власти», в которой планировал систематическим и философским образом развить те мысли, что лирически и символически были изложены им в «Заратустре».

Такова, в общих чертах, жизнь Ницше и его интеллектуальное развитие. Терзаясь муками, он искал истину на запретных и смертоносных горных высях. По его собственным словам: «Говорящий здесь только и занят был до сих пор тем, что задумывался: как философ и отшельник по инстинкту, находивший свою выгоду в том, чтобы жить в стороне, вне движения, терпеть, не торопиться, уже блуждавший когда-то по каждому из лабиринтов будущего; как дух вещей птицы, обращающий назад свои взоры, когда он повествует о грядущем» («Воля к власти»).

Тем не менее, несмотря на свою полную мучений жизнь, он не теряет мужества и не поддаётся отчаянию. «Нет! - заявляет он, и в контексте его жизни эти строки читаются особенно трогательно. - Жизнь не разочаровала меня! Из года в год я нахожу ее все богаче, желаннее и таинственнее, – и это чувство не покидает меня с того дня, когда на меня низошла великая освободительница – мысль о том, что жизнь должна быть опытом познающего, – а не долгом, не роком, не плутней! А само познание: может ли оно быть для других чем-нибудь иным, например, ложем для отдыха или дорогой, ведущей к такому ложу, или праздной забавой, – для меня же оно является миром опасностей и побед, в котором даже и для героических чувств отведены особая арена и место для танцев. «Жизнь является средством познания» – с такою мыслью в сердце можно быть не только мужественным, но можно еще весело жить и весело смеяться» («Весёлая наука»).

Теперь нам известны два компонента, которые необходимы для понимания философии Ницше: (1) эпоха Ницше и (2) личность и жизнь самого Ницше. Принимая во внимание сказанное выше, мы намерены дать должное оправдание, а также подвергнуть должной критике крайности и заблуждения Ницше, не упустив при этом его благородную храбрость и героические усилия поднять наш интеллект и жизнь на новые и более чистые вершины.

Излишне говорить, что на основании учения Ницше невозможно возвести прочно обоснованную и логически последовательную систему. Тем не менее, мы попытаемся максимально систематично изложить учение Ницше, главным образом, в отношении философии права, его учение о человеческой природе и предназначении, о семье, обществе, нравственности, правосудии и юридическом праве, а также о государстве.

Глава 2

НИГИЛИЗМ

Согласно Ницше, нигилизм есть фундаментальная характеристика и главное недомогание нашей эпохи.

От края до края, Европа сотрясается в конвульсиях, охваченная смертельной мукой, что постепенно усиливается, грозя неминуемой и беспрецедентной катастрофой. Измождённое и безрассудно-порывистое, общество в своём движении уносится «подобно потоку, стремящемуся к своему исходу».

Что означает слово «нигилизм»? Это состояние, что рождается в нас, как только мы осознаем, что существует страшное противоречие между реальным и идеальным, между жизнью, обусловленной действительностью, и жизнью, которую мы считаем достойной и приемлемой.

Каким образом возникает это состояние? Каждая эпоха, каждая цивилизация обладает тем, что Ницше называет «табель о ценностных рангах». Иными словами, каждая цивилизация устанавливает некую иерархию ценностей; одни идеи она осуждает и запрещает, другие – возвеличивает и навязывает. Соответственно, табель о ценностных рангах современной эпохи ставит истину предпочтительнее лжи, нравственность выше безнравственности, добросердечное сострадание и благожелательность выше жестокости и злонамеренности. Такая иерархия ценностей образует основу государства и общества; она регулирует поведение граждан, наказания и награды, индивидуальные и гражданские права и обязанности - вкратце, она определяет и устанавливает правила, которые каждый должен соблюдать в своей внутренней и общественной жизни, если он хочет жить согласно предписаниям права и нравственности. Потому соответствующий табель о ценностных рангах является фундаментом каждой эпохи и каждой цивилизации. Из этого следует, что нам нужно искать причину здоровья или недомогания общества в его табели ценностей.

Размышляя об упадке современного человека и общества, Ницше задаётся вопросом: не может ли причиной такого упадка являться сам табель о ценностных рангах, что ныне навязан миру? С характерной для него бескомпромиссной искренностью и порывом, он продолжает изучать и анализировать ценности, внесенные в этот табель. Вывод, к которому приходит Ницше в своём анализе, таков: современный табель о ценностных рангах является единственной причиной того нигилизма, что мы наблюдаем сегодня в Европе.

( Read more... )

Трудно найти философа, который вызывал бы столько восхищения у одних и провоцировал столь яростные нападки других, как Ницше. С одной стороны, поклонники возносят его до уровня величайших мыслителей в истории и провозглашают его учение истинным спасением, что, наконец, явилось в этот мир, дабы очистить современную мысль ото лжи, лицемерия и пошлости и направить человечество к подлинно достойной цели. С другой же – в его адрес сыплется немало оскорблений и насмешек; многие обвиняют его в чрезмерной любви к парадоксам и цинизме софиста, облекающего банальности и противоречия в яркий лирический стиль, дабы произвести впечатление и сбить с толку. Дать беспристрастную оценку учению Ницше становится ещё более сложной задачей из-за беспардонности и запальчивости некоторых мнимых ницшеанцев, которые, как это часто бывает, совершенно не поняли истинный смысл проповеди учителя. Подобных так называемых последователей можно найти практически в любом политическом лагере, от демократических анархистов до сторонников самой авторитарной монархии, и все они в большинстве своём выставляют себя в нелепом свете. Выказывая презрение к закону или воображая себя скептиками, они на самом деле тщеславные нарциссы, строящие из себя Сверхчеловеков.

Причины всей этой путаницы и недопонимания заключаются, с одной стороны, в порывистом, но невнимательном изучении некоторых произведений Ницше и, с другой – в частом упущении из виду, даже при самом внимательном изучении, двух важнейших моментов, без которых учение Ницше постичь невозможно: (1) эпоху Ницше и (2) личность и жизнь самого Ницше.

Даже самые исключительные философы, поэты или художники, не считая редких предвестников будущего, - всегда продукт эпохи. В своих трудах и посредством их гений впитывает, синтезирует и убедительно формулирует все те особенности духа своей эпохи, что оставались незавершёнными, хаотичными и беспорядочными. Именно поэтому столь важно ознакомиться с эпохой того или иного мыслителя, идеями и общим вектором такой эпохи. Только так мы можем оценить подлинную значимость философа, досконально понять, как ему удалось выразить импульс истории, и измерить степень его индивидуального вклада.

Однако этого недостаточно. Одной эпохой ограничиваться нельзя, и мы также должны изучить характер и жизнь любой такой сложной личности – художника ли, философа. Если правда то, что искусство является полностью субъективной «экстернализацией идиосинкразии», то Ницше считал то же самое применительным к философии. По Ницше, философия не является абстрактной и объективной системой, что существует вне философа. Она скорее есть живое отражение субъективности философа, продолжение и систематизация его качеств и предпочтений. Другими словами, она есть объективация его субъективности.

По этой причине единственное, что может и должен сказать философ, заключается в следующем: каким образом он пришёл к открытию своих качеств и внутренних сил, и каким образом он вследствие этого достиг в жизни безмятежности и душевной гармонии. Тем самым он сможет помочь своим ученикам, дабы и они тоже, применив схожие методы согласно своим индивидуальным особенностям, достигли той же цели.

В самом деле, учение Ницше суть не что иное как история его пылкой души, что в атмосфере бесконечных бурь всегда держала курс к безмятежности и свету. Иными словами, невозможно понять его учение, не ознакомившись предварительно не только с эпохой, но также и с личностью самого Ницше.

Итак, с самого начала и прежде, чем перейти к основной части нашего исследования, мы ясно видим необходимость предварительно рассмотреть два следующих момента: (1) эпоху Ницше – нашу эпоху; (2) личность и жизнь самого Ницше.

( Read more... )

В последующих постах вниманию читателя будет предложен мой перевод диссертации Никоса Казандзакиса, написанной во время его пребывания в Париже с 1907-го по 1909-й год. По законам жанра перевод полагается предварять обширным введением, описывающим биографические вехи переводимого автора и дающим что-то вроде синопсиса переведенной работы. В данном случае от такой схемы я откажусь: на самые общие вопросы, кто такой Никос Казандзакис и чем он известен, исчерпывающий ответ в наше время дадут «Гугл» с «Википедией». От себя лишь в самых общих чертах укажу, почему эта работа Казандзакиса представляет определённый интерес и почему мне захотелось её перевести.

Основная причина следующая: будущий крупнейший писатель Европы анализирует труды знаменитого немецкого мыслителя; они практически современники, т.е. Казандзакис смотрит на Ницше взором, не замутнённым влиянием многомудрых толкователей, которые впоследствии часто будут использовать работы Ницше как некий трамплин для самовыражения, преобразуя личность и творчество философа по собственному образу и подобию (во всяком случае, порой складывается именно такое впечатление). Надо отдать должное интеллектуальной честности молодого Казандзакиса: в свои 25 лет он проделал, на мой взгляд, просто блестящую работу, цель которой заключалась в том, чтобы, оставаясь беспристрастным и используя вполне научный инструментарий, основательно познакомить соотечественников с заинтересовавшим его философом, а не порисоваться за счёт последнего. Подоплека такова: в 1906-м году 23-летний Казандзакис оканчивает юридический факультет афинского университета – как и положено в демократиях, именно с юридического выходят будущие лидеры страны, т.е. выбор факультета обуславливался для Казандзакиса и его семьи, в первую очередь, карьерными соображениями. Но юный законник уже демонстрирует яркое литературное дарование: в том же 1906-м году его пьеса «Светает» ставится в столичном театре, будучи отмечена престижной национальной премией. Из Афин Казандзакис едет повышать квалификацию в Париж – конкретнее, в Сорбонну. Похоже, именно там он окончательно осознаёт своё призвание и посещает лекции отнюдь не правовой направленности – в частности, Бергсона; в этот же период Казандзакис знакомится с работами Ницше – основные труды обоих философов он впоследствии переведёт на новогреческий. В своей художественной автобиографии «Отчёт перед Эль Греко» Казандзакис описывает это знакомство так:

«Однажды, когда я сидел над книгами в Библиотеке Святой Женевьевы, какая-то девушка подошла и склонилась надо мной. Она держала раскрытую книгу с фотографией мужчины, закрыв пальцами стоявшее ниже имя, и изумленно смотрела на меня.

– Кто это? – спросила девушка, указав на портрет.

Я пожал плечами:

– Откуда мне знать?

– Да ведь это же вы! Точь-в-точь вы! Посмотрите на этот лоб, на густые брови, на глубоко посаженные глаза. Разве что у него были толстые, свисающие усы, а у вас нет.

Я смотрел с изумлением.

– Кто же это? – спросил я, пытаясь отодвинуть пальцы девушки, чтобы увидеть имя.

– Вы его не знаете? Видите впервые? Ницше!

Ницше! Я слышал это имя, но из его произведений не читал еще ничего.

– Вы не читали его «Рождение трагедии» и «Заратустру»? О Вечном Возвращении, о Сверхчеловеке?

– Ничего я не читал. Ничего, – со стыдом признался я. – Ничего.

– Подождите! – сказала девушка и убежала.

Вскоре она вернулась и принесла «Заратустру».

– Вот! Вот львиная пища для вашего ума! – сказала она, засмеявшись. – Конечно, если ум у вас есть. И если ум ваш голоден!

Это была одна из самых решающих минут моей жизни. Здесь, в Библиотеке Святой Женевьевы руками неизвестной студентки судьба устроила мне западню. Здесь меня ожидал пламенный, дымящийся кровью, великий воитель – Антихрист.

Поначалу он поверг меня в ужас. Ни в чем не было у него недостатка: бесстыдство и высокомерие, непокорный разум, страсть к уничтожению, сарказм, цинизм, нечестивый смех – все когти, клыки и крылья Люцифера. Но порывистость и гордость его очаровали меня, опасность опьяняла меня, и я со страстью и ужасом углубился в его произведения, словно вступил в шумные джунгли, полные голодных зверей и одурманивающих орхидей.

С нетерпением ждал я, когда кончатся занятия в Сорбонне и наступит вечер, чтобы, вернувшись домой, у камина, зажженного домовладелицей, открыть книги, нагроможденные горой на столе, и начать вместе с ним борьбу. Постепенно я привык к его голосу, к его прерывистому дыханию, к его мучительным воплям. Тогда я не знал, – об этом узнал я теперь, – что и Антихрист борется и страдает, как и Христос, и что иногда, в минуты страдания, лица их похожи друг на друга.

Нечестивым богохульством казались мне его воззвания и его Сверхчеловек, убийца Бога. Однако этот бунтарь обладал таинственным очарованием, слова его были волшебными заклинаниями, вызывавшими головокружение и опьянение и заставлявшие сердце радостно трепетать».

Похоже, этой диссертацией молодой Казандзакис, попав под известное обаяние Ницше, хотел, что называется, скрестить ежа и ужа – профильную для него в тот период юриспруденцию с трудами философа, который самым серьёзным образом повлияет на его дальнейшее творчество – в частности, переведённое мной для этого журнала философское эссе «Аскетика», ставшее квинтэссенцией воззрений Казандзакиса, своим притчевым стилем вызывает однозначные ассоциации с «Заратустрой». Закончив черновой вариант диссертации, Казандзакис представил её на факультет философии афинского университета, надеясь с её помощью получить в этом заведении должность лектора. Судя по тому, что это назначение так и не состоялось, и сам Казандзакис впредь особо не распространяется об этом своём опыте (даже в автобиографии), можно сделать вывод, что порыв юного интеллектуала был попросту не понят тогдашней греческой образовательной элитой. Действительно, достаточно в самых общих чертах представить себе уровень образовательной среды Греции начала ХХ века, увязшей в самом что ни на есть местечковом национализме в сочетании с мессианской идеей Великой Греции, чтобы понять, насколько интересы молодого Казандзакиса диссонировали с господствующей в его стране интеллектуальной атмосферой. В отличие от большинства своих соотечественников из числа тогдашних интеллектуалов, настроенных узко-националистически, Казандзакис уже со студенческой скамьи демонстрирует чрезвычайно широкий кругозор и незашоренность, что на всю его жизнь сделает его в Греции этакой белой вороной, куда более популярной и востребованной за рубежом, нежели на родине.

Несмотря на уже проявившуюся ко времени работы над диссертацией художественную одарённость, Казандзакис пишет свой труд на вполне научном и чрезвычайно ясном и простом языке – простом, но не простоватом. Кроме того, никаких источников на новогреческом на тот момент просто не существовало, потому Казандзакис попутно переводит целые абзацы из различных трудов Ницше. Т.е. его работа с учётом исторического момента представляется во всех отношениях оригинальной. Черпая от Ницше вдохновение (что будет прослеживаться практически в каждом крупном произведении греческого писателя), Казандзакис в то же время чрезвычайно основательно подмечает как сильные, так и слабые его стороны, ни в коем случае не идеализируя героя и не вкладывая в его уста свои собственные соображения или просто спекуляции, которыми изобилуют труды многих последующих исследователей немецкого философа. Повторюсь, для человека 25-ти лет, за плечами которого не самое престижное по меркам Западной Европы учебное заведение, это просто поразительно.

В наше время чрезвычайно популярна точка зрения, что учение Ницше в ХХ веке было извращено власть имущими, тогда как оно представляет собой что-то вроде чистого искусства и эстетики, а его автор изображается чуть ли не мудрецом, сидящим в башне из слоновой кости. Но современниками это виделось далеко не так. Точку зрения выдающегося мыслителя Бертрана Рассела я приведу в конце этой заметки, а сейчас чрезвычайно поэтический фрагмент из художественной автобиографии Казандзакиса:

«Я повернул голову: рядом со мной на скамейке английского парка сидел не до конца сгустившийся призрак. Над нами с рёвом пролетели два самолёта, но призрак не поднял взор, он смотрел вниз на пожухлые жёлтые листья каштана и дрожал, словно его бил озноб.

Мимо прошел продавец газет, выкрикивая фронтовые новости: в Москве подписан германо-советский пакт, и если в небе ещё был какой-то свет, то теперь он погас.

Чингисхан носил на пальце железное кольцо, на котором было начертаны два слова: «Расти-Русти» – «Сила-Право». Наша эпоха надела это железное кольцо.

Кто провозглашал, что сущность жизни – стремление к распространению и власти и что только сила достойна обладать правами? Кто предрек Сверхчеловека? Сверхчеловек пришел, а его пророк, весь в морщинах, пытается спрятаться под осенним деревом.

После многих лет одиноких панихид, что я справлял по этому пророку-мученику, сегодня впервые я чувствовал к нему столько трагического сострадания. Потому что впервые столь отчётливо видел, что мы – тростинки свирели некоего незримого Пастуха и играем ту мелодию, которую велит нам его дыхание, а не ту, которую желаем мы сами.

Я посмотрел на глубоко посаженные глаза, на крутой лоб, на свисающие усы.

– Сверхчеловек пришел, – тихо сказал я. – Этого ты желал?

Он сжался еще больше, словно зверь, скрывающийся от погони или готовый к нападению. И, словно откуда-то с другого берега, послышался его голос, гордый и раздражённый:

– Этого.

Я чувствовал, что сердце его разрывается.

– Ты посеял, и вот всходы взошли. Тебе они нравятся?

И снова, словно с другого берега, послышался душераздирающий вопль:

– Нравятся!»

***

Любопытно отслеживать не только несомненные удачи этой диссертации, но и слабости, типичные для своей эпохи. Так, например, Казандзакис вслед за Ницше повторяет как нечто самоочевидное, что мы живём в переходную эпоху, эпоху упадка европейской цивилизации. Излишне говорить, что за прошедшие с той поры сто лет ничего особо страшного с европейской цивилизацией в целом не случилось, а период, в котором творил Ницше или делал первые шаги на литературном поприще Казандзакис, часто вообще видится чуть ли не Золотым веком европейской культуры. Что поделаешь, тонкие и впечатлительные натуры, к тому же одержимые богоискательством и желанием облагодетельствовать человечество, везде ставят именно свою эпоху в центр мировой истории. Продолжается это и поныне; но, кто знает, не повторит ли каждый из нас на закате своей жизни отрезвляющие слова Вольтера: «Мы оставим этот мир столь же глупым и столь же злым, каким застали его».

***

Таковы, в общих чертах, те причины, что подвигли меня на перевод предлагаемой далее работы Казандзакиса. Хоть я и продолжаю надеяться, что когда-нибудь братский православный народ выпустит в России что-то вроде собрания сочинений великого грека, однако конкретно эту работу в силу её, на первый взгляд, узкопрофессиональной направленности, не издаст здесь никто и никогда. Так что это уже само по себе вполне веская причина для её перевода и публикации, пусть и в любительском формате.

Кроме того, для меня перевод этой диссертации стал чем-то вроде возвращения к корням – к периоду студенчества, когда я чрезвычайно высоко ставил изыскания Ницше. Всё-таки полезно бывает после долгого перерыва перечитать свежим взглядом то, что оказывало на тебя такое сильное влияние в юности. Надеюсь, это никак не сказалось на моём переводе, но в процессе его я понял, что ныне мне физически тяжко читать работы Ницше – в первую очередь, из-за их избыточной, ничем не оправданной многословности, а также истерических проклятий в адрес практически всех великих умов, в том числе и оказавших значительное влияние на него самого (вроде «Шопенгауэр ошибался, как ошибался практически во всём»), и забавной мегаломании, которая в наше время может восприниматься исключительно троллингом, но явно высказывалась на полном серьёзе (например, в таких подзаголовках: «Почему я так умён», «Почему я так мудр», «Почему я пишу такие хорошие книги»). Помню, как 15 лет назад меня удивляло равнодушие преподавателей-эллинистов к моим восторженным словоизвержениям на предмет «Рождения трагедии». Сейчас же это равнодушие прекрасно понятно и мне самому: все эти концепции аполлонического и дионисийского, каким бы велеречивым образом они не описывались, есть просто точка зрения – точка зрения кабинетная, умозрительная и совершенно не значимая для всех тех, кто профессионально занимается античностью (читатель моего перевода диссертации Казандзакиса обязательно отметит ту сдержанность, с которой пылкий поклонник Ницше рассматривает изыскания последнего в области эллинистики). То же самое применимо и к его вкладу в философию: Ницше не изобрел никаких новых специальных теорий в онтологии и эпистемологии; вся его философия абсолютно ненаучна, литературоцентрична и во главу угла ставит, подобно Сократу, этику, что совершенно не мешает Ницше, – что интересно, по той же причине, – поносить Сократа. Грубо говоря, популярность Ницше возрастает по мере удаления от кругов академической науки.

Так называемая философия Ницше, формулированию которой он посвятил всю свою жизнь, не привела его к гармонии с самим собой (в чём первый долг философии), и не может привести к такой гармонии никакого адепта этой философии. В самом деле, громогласно заявлять о своих сверхчеловеческих амбициях будучи всего лишь филологом, пусть и блестящим, - не самый лучший способ обрести единомышленников, да и просто наладить нормальные человеческие отношения с окружающими. А все эти грандиозные этические поучения со стороны человека, не знавшего ни брака, ни отцовства, ни даже самой мелкой руководяще-административной работы – т.е. вообще какого-либо прочного контакта с другими людьми и компромиссов, обязательных для налаживания таких контактов, представляются, мягко говоря, неубедительными. Профессор Ницше был выдающимся эрудитом во всём, что касалось классической филологии, т.е. всего лишь одном аспекте многогранной действительности. Признавать за ним право пастыря в любом ином вопросе не вижу никаких оснований. По моему личному мнению, у Ницше были все задатки крупного писателя художественной прозы, но он предпочёл стезю сомнительных философских изысканий.

Переиначив знаменитый афоризм, сформулирую это так: у того, кто по молодости лет не попал под влияние Ницше, нет сердца; у того же, кто и в зрелом возрасте продолжает исповедовать кредо великого немца, нет головы. Впрочем, о Ницше за последние сто лет написано столько, что сложно сказать нечто новое. Потому в заключение приведу слова Бертрана Рассела - подобно Казандзакису, также практически современнику Ницше. Слова эти, пожалуй, в максимальной мере отражают и собственно моё отношение в знаменитому немцу:

«Нельзя отрицать, что Ницше оказал огромное влияние, но не на философов-специалистов, а на людей литературы и искусства. Надо также признать, что его пророчества о будущем до сих пор оказываются более правильными, чем предсказания либералов и социалистов. Если Ницше - просто симптом болезни, то, должно быть, эта болезнь очень широко распространена в современном мире. Тем не менее в нем много такого, что надо отвергнуть просто как манию величия. Говоря о Спинозе, он пишет: «Сколько личной робости и уязвимости выдаст этот маскарад больного затворника!» То же самое можно сказать и о нем самом, но с меньшим колебанием, ибо он не поколебался сказать так о Спинозе. Ясно, что в своих снах наяву он был воином, а не профессором, все люди, которыми он восхищался, были военными. Его мнение о женщинах, как у каждого мужчины, есть объективизация того чувства, которое он к ним испытывал, а это, очевидно, было чувство страха. «Не забудь плетку!» - но 9 женщин из 10 вырвали бы у него эту плетку, и он это знал, поэтому он держался подальше от женщин и тешил свое раненое тщеславие злыми замечаниями.

… Ницше никогда не приходило в голову, что стремление к власти, которым он одаряет своего сверхчеловека, само порождено страхом. Те, кто не боится своих соседей, не видят необходимости властвовать над ними. Люди, победившие страх, не имеют неистовой способности неронов - «художников-тиранов» Ницше - искать наслаждения в музыке и резне, в то время, как их сердца полны страха перед неизбежным дворцовым переворотом. Я не стану отрицать, что частично в результате распространения учения Ницше реальный мир стал очень похож на его кошмар, только кошмар от этого не делается менее отвратительным».

***

В заключение, о некоторых особенностях, связанных с переводом последующего текста. Представляет он собой перевод с английского, поскольку греческого исходника мне найти не удалось. Тем не менее, фатальным это не считаю, поскольку текст, на мой взгляд, весьма прост и понятен, а также лишен каких-либо поэтических образов и символов, что могут потеряться при таком многоступенчатом переводе. Единственную проблему представляют собой цитаты: фрагменты «Отчёта перед Эль Греко» цитируются в переводе Олега Цыбенко, но вот что касается диссертации Казандзакиса, то последний в своей работе довольствуется лишь кавычками, совершенно не трудясь указать, какое именно произведение Ницше он цитирует, - что в принципе логично, поскольку греческой публике названия этих произведений ничего не говорили, не будучи даже переведёнными на греческий язык (это впоследствии сделает сам Казандзакис). Соответственно, там, где мне удалось идентифицировать цитату с какой-либо работой Ницше, переведенной на русский язык, я привожу чужой перевод, в скобках указывая лишь название произведения, дабы не перегружать текст излишним количеством сносок и примечаний. Там же, где происхождение цитаты не указано, идёт мой перевод. На данный момент мной выложено около трети работы Казандзакиса. Остальные части будут выкладываться по мере готовности.