![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Насколько все, что так сильно очаровывало меня ранее, показалось мне в то утро дешевыми акробатическими трюками! Всегда, в конце каждой цивилизации подобным образом – фокуснической, очень искусной игрой, чистой поэзией, чистой музыкой, чистым мышлением – и оканчивается мучительное устремление человека. Последнего человека, утратившего всякую веру и заблуждение, не ожидающего более ничего, не боящегося более ничего, поскольку вся пребывавшая в нем земля преобразовалась в дух, а дух уже не может пустить корней, чтобы питаться...
Я вскочил. «Будда – вот кто последний человек!» – воскликнул я. В этом его страшный тайный смысл. Будда есть «чистая» душа, которая опустела, в которой нет больше ничего, а сам он и есть Ничто.
Работа над «Буддой» перестала быть литературным развлечением: это была борьба с великой разрушительной силой, пребывавшей во мне, борьба с великим Нет, пожиравшим сердце мое, и от этой борьбы зависела моя жизнь.
Никос Казандзакис, «Невероятные похождения Алексиса Зорбаса»
Я вскочил. «Будда – вот кто последний человек!» – воскликнул я. В этом его страшный тайный смысл. Будда есть «чистая» душа, которая опустела, в которой нет больше ничего, а сам он и есть Ничто.
Работа над «Буддой» перестала быть литературным развлечением: это была борьба с великой разрушительной силой, пребывавшей во мне, борьба с великим Нет, пожиравшим сердце мое, и от этой борьбы зависела моя жизнь.
Никос Казандзакис, «Невероятные похождения Алексиса Зорбаса»
***
Мне очень давно хотелось перевести и тем самым познакомить читателя с одной из наиболее монументальных работ Казандзакиса, трагедией «Будда». Казандзакис вынашивал замысел, в итоге раскрытый в этой работе, на протяжении всей своей жизни. Над окончательным вариантом «Будды» писатель начал работать весной 1941-го года, пережив как воодушевлённый подъём греческой нации, героически отразившей нашествие Муссолини, так и осознание тщетности этого героизма, которому впоследствии всё равно пришлось склониться перед немецкой оккупацией, своего рода неумолимой стихией, сведшей на нет все предыдущие усилия греков. Однако первый вариант этого произведения был написан еще в 1922-м году в Вене и отражал тогдашние политические разочарования автора, в том числе связанные и с убийством кумира его юности Йона Драгумиса. Вот что о том периоде пишет сам Казандзакис в одном из писем:
Я отправился в Вену, где… я изучал буддизм с тем болезненным любопытством, что было присуще мне в юности. Я понял, что в этом [буддизме] воплощено видение жизни, к которому меня толкал Ницше, и я стал учеником Будды.
За этим, первым вариантом, последовали и два других, на этот раз проникнутые горечью разочарования в национализме (после Малоазийской катастрофы 1922-го года) и коммунизме (после охлаждения к Советской России, где-то к концу 20-х). Об этих работах сейчас мало что известно, поскольку Казандзакис их уничтожил, но, судя по всему, они были написаны вольным стихом и в духе «Аскетики», над которой писатель трудился как раз в то же самое время. Шанс же придать законченный вид той теме, что не отпускала его на протяжении десятилетий, представился ему во время немецкой оккупации Греции, когда он надолго оказался запертым в своём доме на Эгине. Повторюсь, более идеального исторического момента для размышлений о тщетности людских усилий перед лицом неумолимой стихии трудно себе представить. Вскоре Казандзакис переключился на «Зорбаса», и свой законченный вид пьеса «Будда» приняла уже незадолго до смерти писателя, о чём он заявил: «Будда» это моя лебединая песня. Она говорит собой всё. Я рад, что мне удалось успеть сказать своё последнее слово прежде, чем я уйду».
***
Действие пьесы разворачивается в Китае в начале ХХ века. Сюжет довольно прост. Разливается река Янцзы, угрожая затопить деревню и её обитателей. Основные действующие лица по-разному реагируют на эту угрозу, что приводит их к драматическому и философскому конфликту. Пьеса заканчивается тем, что река вот-вот утопит всех тех, кто еще не погиб или не покончил с собой, и даже самого Будду. Впрочем, эта река и есть Будда…
Изначально пьеса Казандзакиса (исходник) огромна, рассчитана чуть ли не на шесть часов действия, философична и несколько рыхловата. В ней избыточное количество действующих лиц, часть из них появляется ненадолго и затем исчезает безвозвратно; а драматические картины чередуются с видениями, когда одурманенным гашишем правителям и народу представляются целые эпизоды из мифологизированной жизни Будды. Трудно себе представить, чтобы нынешний зритель способен был выдержать подобное действо (справедливости ради, стоит отметить, что современники Казандзакиса тоже не больно-то осилили), поэтому в процессе перевода я пришел к решению, – и взял на себя смелость, – адаптировать пьесу. Был сокращен состав действующих лиц, удален или сокращен ряд сцен, однако при этом я стремился максимально сохранить сам дух пьесы и, конечно, все основные узлы, конфликты, идеи. Моей задачей было сделать готовый вариант для современного театра, ибо сама пьеса, хоть и изначально чудовищная по объёму, предлагает немало интереснейших сценических «фишек», например, постоянно присутствующие на сцене музыканты, представление зрителям основных действующих лиц, что сразу же заявляет о нереальности происходящего, да автор и сам очень подробно расписывает сценическую атмосферу. Правда, от идеи двух сцен мне пришлось отказаться – для гипотетического экспериментального театра это слишком трудоёмко, поэтому я ввёл отсутствующий у Казандзакиса экран, памятуя об интересе Казандзакиса к кино, которое он считал подлинно буддистским видом искусства из-за «его способности создавать людей, идеи и чувства из света и тени и полностью уничтожать их». В итоге у меня получилось два действия (где-то по полтора часа каждое) в четырёх картинах – для современного театра более чем достаточно.
В пьесе, на мой взгляд, три основные темы и три идейных пласта: конфликт поколений, конфликт мировоззрений, конфликт плоти и духа – и все это на фундаменте буддизма, а потому немного не всерьез, ибо весь мир – только сон, видение. С самого начала спектакля зрителю дают понять, что все герои не всамделишные, но актеры, этакие марионетки мага, буддийского монаха – это он соткал мир на сцене, он дергает героев за ниточки, заставляя совершать те или иные поступки. Но в финале-то окажется, что их смерть, да и гибель всего их мира вполне реальны – по крайней мере, для них, несчастных марионеток. Маг втягивает их в игру, в якобы представление – и губит? Кто же он, этот таинственный маг? Быть может, автор? Быть может, любой творец?
Все герои пьесы одержимы идеей духовного «спасения», но для всех оно обозначает совершенно разные вещи. Для Мага «спасение» – это свобода от всякой плоти, от всякой идеи, от всякого движения – иными словами, Небытие; для Старого Чанга, правителя, – незыблемость традиций, благословение предков; для его сына и дочери – прогресс, вера в производительные и нравственные силы человека. Но технический прогресс подводит и обманывает, а традиции предстают в образе злобных духов, косных и лживых. Кто же оказывается прав, кто побеждает? Неужто Маг и его Небытие? Нет, в конечном счете, пьеса исполнена гуманистического пафоса, ибо нравственная сила и героизм человека столь велики, что позволяют ему со стойкостью и самопожертвованием принять неизбежное.
Личность самого автора пьесы явственно проступают сквозь сценическое покрывало: нам очевидна его увлеченность «левой», «красной» идеей, воплотившейся в образе Молодого Чанга и эмансипированной Мей-Лин; нам также очевидно его отвращение к кабинетной науке, «книжным червям» («фарисеям и книжникам»?), что с такой едкой усмешкой выведены в образе Мандарина: «столетний младенец, что сосёт чернила, а после пачкает пелёнки буквами», – говорит о нем Маг.
А еще в этой, вроде бы, буддийской пьесе, прорывается голос Казандзакиса-ницшеанца, каким он был в юности: презрение к слабости, культ силы, неверие в сострадательного Бога. «Нечастные душонки, они вопят, но Бог глух. Они кричат ему: «Нагнись и посмотри», но Бог слеп. Они молят: «Протяни руку свою, помоги нам», но где ему взять руки, ноги, мозги, где взять ему сердце, чтобы сжалиться над человечеством? Он – Река, и река эта наступает». Бог в пьесе – это слепая, глухая, бесчувственная стихия, непреодолимая мощь – и только. Его воплощение – Янцзы; разлившаяся грозная река, что топит праведных и неправедных без разбора. И никакие человеческие усилия – ни дамбы, построенные прогрессивными «западниками», ни молитвы и заклинания стариков-«охранителей», ни страшные жертвоприношения – ничто не может ее остановить. Ибо этой стихии, этой мощи нет дела до человека.
***
Основное противостояние, как уже говорилось, разворачивается между атеистической, «левой», западно-ориентированной молодежью (Молодой Чанг и его сестра Мей-Лин) и охранителем векового уклада Старым Чангом (конечно же, Казандзакис, как всегда, на стороне молодости). Между двумя противоборствующими сторонами болтается с вялыми попытками примирения «книжник» Мандарин, чтобы в конце концов, стать гораздо большим мракобесом, чем Старый Чанг. И холодным насмешливым взором глядит на развивающуюся драму Маг: он-то знает, что победителей не будет.
Трижды по ходу действия Маг повергает Старого Чанга и его народ в сладостный транс, дарит им минуты счастья и забвения. Тогда они грезят наяву: им кажется, они видят Будду. И замысел Мага становится наконец-то понятным; нет, он не издевается над людьми, но хочет донести до них свое видение этого мира и свое к нему отношение. «Братья! – обращается он к ним. – Братья, воскликните: «Я отвергаю разум и плоть, отвергаю добродетель и грех, радость и боль, отвергаю «Да» и отвергаю «Нет»! Я свободен!»
Этот Маг, насмешливый, опасный, мудрый, жестокий, сострадательный, весь из противоречий, но в то же время цельный, что-то уж слишком смахивает на самого автора с его знаменитым изречением: «Ни на что не надеюсь, ничего не боюсь, я свободен».
Присутствует в пьесе еще один излюбленный Казандзакисом мотив: предки, их плоть, служат удобрением, чтобы взошли новые ростки, но одновременно продолжают жить в телах и душах потомков; так обеспечивается бесконечная преемственность поколений – и бунтарь Молодой Чанг, хочет он того или нет, после своей смерти становится в один ряд с проклявшими его Праотцами, ибо он – плоть от их плоти.
Но есть в пьесе и неожиданные пассажи. К примеру, ничтожным изображен «народ» – это косная, полуживотная масса, трусливая, злобная, темная. Такое откровенное презрение больше, кажется, ни в одной из своих вещей Казандзакис не демонстрировал.
Молодой Чанг предлагает свободу и достоинство, но «народ» ненавидит его, проклинает, отвергает его дары: «Мы рождены для того, чтобы пахать землю, дабы знати было чего есть; чтобы пахать женщину, дабы у хозяина множились рабы и солдаты. Всё хорошо – голод, бедность, несправедливость, вонь, хозяйская плеть, зимняя стужа, летний зной… Не покушайся на порядок, оставь нас в покое!» Женщины требуют смерти эмансипированной Мей-Лин, желавшей для них равноправия. И все вместе, мужчины и женщины, готовы на любую низость, только б избежать гибели.
Таким образом, «народ», толпа, в пьесе не сторона конфликта, а всего лишь пассивная злобная сила: этой силы довольно, чтобы погубить главных героев, но недостаточно, чтобы противостоять стихии или самим спастись.
***
Страшные жертвы, принесенные Правителем, Старым Чангом, оказываются бессмысленными – и разве могло быть иначе. Стихию, рок, Янцзы, Будду (ибо все это в пьесе – суть одно) не задобрить человеческими жертвоприношениями.
«О Будда, ты убиваешь всё, не будучи кровожадным, ты сострадаешь всему, не будучи сострадательным», – говорит Старый Чанг.
Именно он, правитель, старик, убийца (против воли), именно он – центральный герой пьесы, именно в его душе разворачивается главное сражение. И в финале пьесы, на пороге смерти примиряясь со всем свершившимся и с тем, что неминуемо вот сейчас произойдет, он как бы восходит на самый пик своего трагического пути. Там воздух разрежен, там царит одиночество, мужество и покой:
«О величавая и безлюдная вершина, Свобода!»
***
И этой совершенно оригинальной для Казандзакиса (да и для меня, как автора не только перевода, но и литературной адаптации) работой я думаю на время закончить свой блог. За те три года, что я его вел, мне, как я надеюсь, удалось осветить творчество Казандзакиса с самых разнообразных сторон – дальше возможно лишь повторение, а в качестве хобби это уже не слишком интересно. «Будда» так и останется висеть на главной странице, в том числе и для всех желающих когда-нибудь эту пьесу поставить, ибо она того заслуживает. А в самое ближайшее время в России ожидается издание «Отчёта перед Эль Греко». Приятного чтения!
Я отправился в Вену, где… я изучал буддизм с тем болезненным любопытством, что было присуще мне в юности. Я понял, что в этом [буддизме] воплощено видение жизни, к которому меня толкал Ницше, и я стал учеником Будды.
За этим, первым вариантом, последовали и два других, на этот раз проникнутые горечью разочарования в национализме (после Малоазийской катастрофы 1922-го года) и коммунизме (после охлаждения к Советской России, где-то к концу 20-х). Об этих работах сейчас мало что известно, поскольку Казандзакис их уничтожил, но, судя по всему, они были написаны вольным стихом и в духе «Аскетики», над которой писатель трудился как раз в то же самое время. Шанс же придать законченный вид той теме, что не отпускала его на протяжении десятилетий, представился ему во время немецкой оккупации Греции, когда он надолго оказался запертым в своём доме на Эгине. Повторюсь, более идеального исторического момента для размышлений о тщетности людских усилий перед лицом неумолимой стихии трудно себе представить. Вскоре Казандзакис переключился на «Зорбаса», и свой законченный вид пьеса «Будда» приняла уже незадолго до смерти писателя, о чём он заявил: «Будда» это моя лебединая песня. Она говорит собой всё. Я рад, что мне удалось успеть сказать своё последнее слово прежде, чем я уйду».
***
Действие пьесы разворачивается в Китае в начале ХХ века. Сюжет довольно прост. Разливается река Янцзы, угрожая затопить деревню и её обитателей. Основные действующие лица по-разному реагируют на эту угрозу, что приводит их к драматическому и философскому конфликту. Пьеса заканчивается тем, что река вот-вот утопит всех тех, кто еще не погиб или не покончил с собой, и даже самого Будду. Впрочем, эта река и есть Будда…
Изначально пьеса Казандзакиса (исходник) огромна, рассчитана чуть ли не на шесть часов действия, философична и несколько рыхловата. В ней избыточное количество действующих лиц, часть из них появляется ненадолго и затем исчезает безвозвратно; а драматические картины чередуются с видениями, когда одурманенным гашишем правителям и народу представляются целые эпизоды из мифологизированной жизни Будды. Трудно себе представить, чтобы нынешний зритель способен был выдержать подобное действо (справедливости ради, стоит отметить, что современники Казандзакиса тоже не больно-то осилили), поэтому в процессе перевода я пришел к решению, – и взял на себя смелость, – адаптировать пьесу. Был сокращен состав действующих лиц, удален или сокращен ряд сцен, однако при этом я стремился максимально сохранить сам дух пьесы и, конечно, все основные узлы, конфликты, идеи. Моей задачей было сделать готовый вариант для современного театра, ибо сама пьеса, хоть и изначально чудовищная по объёму, предлагает немало интереснейших сценических «фишек», например, постоянно присутствующие на сцене музыканты, представление зрителям основных действующих лиц, что сразу же заявляет о нереальности происходящего, да автор и сам очень подробно расписывает сценическую атмосферу. Правда, от идеи двух сцен мне пришлось отказаться – для гипотетического экспериментального театра это слишком трудоёмко, поэтому я ввёл отсутствующий у Казандзакиса экран, памятуя об интересе Казандзакиса к кино, которое он считал подлинно буддистским видом искусства из-за «его способности создавать людей, идеи и чувства из света и тени и полностью уничтожать их». В итоге у меня получилось два действия (где-то по полтора часа каждое) в четырёх картинах – для современного театра более чем достаточно.
В пьесе, на мой взгляд, три основные темы и три идейных пласта: конфликт поколений, конфликт мировоззрений, конфликт плоти и духа – и все это на фундаменте буддизма, а потому немного не всерьез, ибо весь мир – только сон, видение. С самого начала спектакля зрителю дают понять, что все герои не всамделишные, но актеры, этакие марионетки мага, буддийского монаха – это он соткал мир на сцене, он дергает героев за ниточки, заставляя совершать те или иные поступки. Но в финале-то окажется, что их смерть, да и гибель всего их мира вполне реальны – по крайней мере, для них, несчастных марионеток. Маг втягивает их в игру, в якобы представление – и губит? Кто же он, этот таинственный маг? Быть может, автор? Быть может, любой творец?
Все герои пьесы одержимы идеей духовного «спасения», но для всех оно обозначает совершенно разные вещи. Для Мага «спасение» – это свобода от всякой плоти, от всякой идеи, от всякого движения – иными словами, Небытие; для Старого Чанга, правителя, – незыблемость традиций, благословение предков; для его сына и дочери – прогресс, вера в производительные и нравственные силы человека. Но технический прогресс подводит и обманывает, а традиции предстают в образе злобных духов, косных и лживых. Кто же оказывается прав, кто побеждает? Неужто Маг и его Небытие? Нет, в конечном счете, пьеса исполнена гуманистического пафоса, ибо нравственная сила и героизм человека столь велики, что позволяют ему со стойкостью и самопожертвованием принять неизбежное.
Личность самого автора пьесы явственно проступают сквозь сценическое покрывало: нам очевидна его увлеченность «левой», «красной» идеей, воплотившейся в образе Молодого Чанга и эмансипированной Мей-Лин; нам также очевидно его отвращение к кабинетной науке, «книжным червям» («фарисеям и книжникам»?), что с такой едкой усмешкой выведены в образе Мандарина: «столетний младенец, что сосёт чернила, а после пачкает пелёнки буквами», – говорит о нем Маг.
А еще в этой, вроде бы, буддийской пьесе, прорывается голос Казандзакиса-ницшеанца, каким он был в юности: презрение к слабости, культ силы, неверие в сострадательного Бога. «Нечастные душонки, они вопят, но Бог глух. Они кричат ему: «Нагнись и посмотри», но Бог слеп. Они молят: «Протяни руку свою, помоги нам», но где ему взять руки, ноги, мозги, где взять ему сердце, чтобы сжалиться над человечеством? Он – Река, и река эта наступает». Бог в пьесе – это слепая, глухая, бесчувственная стихия, непреодолимая мощь – и только. Его воплощение – Янцзы; разлившаяся грозная река, что топит праведных и неправедных без разбора. И никакие человеческие усилия – ни дамбы, построенные прогрессивными «западниками», ни молитвы и заклинания стариков-«охранителей», ни страшные жертвоприношения – ничто не может ее остановить. Ибо этой стихии, этой мощи нет дела до человека.
***
Основное противостояние, как уже говорилось, разворачивается между атеистической, «левой», западно-ориентированной молодежью (Молодой Чанг и его сестра Мей-Лин) и охранителем векового уклада Старым Чангом (конечно же, Казандзакис, как всегда, на стороне молодости). Между двумя противоборствующими сторонами болтается с вялыми попытками примирения «книжник» Мандарин, чтобы в конце концов, стать гораздо большим мракобесом, чем Старый Чанг. И холодным насмешливым взором глядит на развивающуюся драму Маг: он-то знает, что победителей не будет.
Трижды по ходу действия Маг повергает Старого Чанга и его народ в сладостный транс, дарит им минуты счастья и забвения. Тогда они грезят наяву: им кажется, они видят Будду. И замысел Мага становится наконец-то понятным; нет, он не издевается над людьми, но хочет донести до них свое видение этого мира и свое к нему отношение. «Братья! – обращается он к ним. – Братья, воскликните: «Я отвергаю разум и плоть, отвергаю добродетель и грех, радость и боль, отвергаю «Да» и отвергаю «Нет»! Я свободен!»
Этот Маг, насмешливый, опасный, мудрый, жестокий, сострадательный, весь из противоречий, но в то же время цельный, что-то уж слишком смахивает на самого автора с его знаменитым изречением: «Ни на что не надеюсь, ничего не боюсь, я свободен».
Присутствует в пьесе еще один излюбленный Казандзакисом мотив: предки, их плоть, служат удобрением, чтобы взошли новые ростки, но одновременно продолжают жить в телах и душах потомков; так обеспечивается бесконечная преемственность поколений – и бунтарь Молодой Чанг, хочет он того или нет, после своей смерти становится в один ряд с проклявшими его Праотцами, ибо он – плоть от их плоти.
Но есть в пьесе и неожиданные пассажи. К примеру, ничтожным изображен «народ» – это косная, полуживотная масса, трусливая, злобная, темная. Такое откровенное презрение больше, кажется, ни в одной из своих вещей Казандзакис не демонстрировал.
Молодой Чанг предлагает свободу и достоинство, но «народ» ненавидит его, проклинает, отвергает его дары: «Мы рождены для того, чтобы пахать землю, дабы знати было чего есть; чтобы пахать женщину, дабы у хозяина множились рабы и солдаты. Всё хорошо – голод, бедность, несправедливость, вонь, хозяйская плеть, зимняя стужа, летний зной… Не покушайся на порядок, оставь нас в покое!» Женщины требуют смерти эмансипированной Мей-Лин, желавшей для них равноправия. И все вместе, мужчины и женщины, готовы на любую низость, только б избежать гибели.
Таким образом, «народ», толпа, в пьесе не сторона конфликта, а всего лишь пассивная злобная сила: этой силы довольно, чтобы погубить главных героев, но недостаточно, чтобы противостоять стихии или самим спастись.
***
Страшные жертвы, принесенные Правителем, Старым Чангом, оказываются бессмысленными – и разве могло быть иначе. Стихию, рок, Янцзы, Будду (ибо все это в пьесе – суть одно) не задобрить человеческими жертвоприношениями.
«О Будда, ты убиваешь всё, не будучи кровожадным, ты сострадаешь всему, не будучи сострадательным», – говорит Старый Чанг.
Именно он, правитель, старик, убийца (против воли), именно он – центральный герой пьесы, именно в его душе разворачивается главное сражение. И в финале пьесы, на пороге смерти примиряясь со всем свершившимся и с тем, что неминуемо вот сейчас произойдет, он как бы восходит на самый пик своего трагического пути. Там воздух разрежен, там царит одиночество, мужество и покой:
«О величавая и безлюдная вершина, Свобода!»
***
И этой совершенно оригинальной для Казандзакиса (да и для меня, как автора не только перевода, но и литературной адаптации) работой я думаю на время закончить свой блог. За те три года, что я его вел, мне, как я надеюсь, удалось осветить творчество Казандзакиса с самых разнообразных сторон – дальше возможно лишь повторение, а в качестве хобби это уже не слишком интересно. «Будда» так и останется висеть на главной странице, в том числе и для всех желающих когда-нибудь эту пьесу поставить, ибо она того заслуживает. А в самое ближайшее время в России ожидается издание «Отчёта перед Эль Греко». Приятного чтения!
![[community profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/community.png){kind=small}