Преимущественно о греческой литературе

В отличие от «Теогонии», в которой Гесиод приводит перечень основных легенд и преданий, ходивших в его время в народе, в центре поэмы «Труды и дни» – жизненный уклад этого народа, свойственный не только жителям Беотии, но и всем обитателям северной части Греции. Как и «Теогония», поэма «Труды и дни» также представляет собой мешанину из самого разнообразного материала, вновь поданного, в отличие от эпопей Гомера, без какого-либо сюжета или даже определённой системы. За обращением к музам следует мифологический блок (легенда о Прометее и Пандоре, легенда о пяти поколениях людей), но здесь он здорово разбавлен назидательными советами, в том числе о полевых работах (отсюда в названии «труды) и удачных и неудачных для этих работ днях.

«Труды и дни» также знаменательны тем, что являются первым в истории европейской литературы произведением, написанным от имени конкретного автора и по личному поводу. Предыстория такова: Гесиодов отец поделил между двумя своими сыновьями наследство, но брат Гесиода Перс с помощью нечистоплотных судей сумел заполучить себе большую часть (потому немалая часть поэмы посвящена важности справедливого суда); судя по всему, будучи непутёвым бездельником, Перс быстро спустил свою долю и обратился к брату за помощью, которую Гесиод и предложил, правда, то были не ожидаемые Персом средства, а поэма о том, как правильно прожить жизнь своим собственным трудом.  

Зачином «Трудов и дней» выступают уже знакомые легенды о Прометее и Пандоре, и здесь поэма перекликается с «Теогонией». Далее же следует чрезвычайно любопытная концепция пяти поколений людей.

 

«Создали прежде всего поколенье людей золотое

Вечноживущие боги, владельцы жилищ олимпийских,

Был еще Крон-повелитель в то время владыкою неба.

Жили те люди, как боги, с спокойной и ясной душою,

Горя не зная, не зная трудов. И печальная старость

К ним приближаться не смела. Всегда одинаково сильны

Были их руки и ноги. В пирах они жизнь проводили.

А умирали, как будто объятые сном. Недостаток

Был им ни в чем не известен. Большой урожай и обильный

Сами давали собой хлебодарные земли. Они же,

Сколько хотелось, трудились, спокойно сбирая богатства.

Стад обладатели многих, любезные сердцу блаженных.

После того, как земля поколение это покрыла,

В благостных демонов все превратились они наземельных

Волей великого Зевса: людей на земле охраняют,

Зорко на правые наши дела и неправые смотрят».

 

Легенда о первом поколении людей представляет собой явно что-то очень древнее, в духе синтоизма, про наблюдающих за нами духов. В современной Гесиоду Беотии рощи, источники и реки были чтимы простыми поселянами, ибо там жили те существа, что были ближе богов к людям. Из «Теогонии» мы видим, что расстояние между богами и людьми огромно, между ними, в отличие от гомеровских эпопей, почти нет ничего общего, боги живут далеко, на небе; духи же, витая в горах, рощах, над деревьями и реками, были частью повседневной жизни. Ничего похожего мы у Гомера не встретим по понятным причинам – слишком уж велика была ментальная разница между более продвинутой гомеровской Ионией, где скоро появятся первые философские учения целиком светского характера, и более простой, сельской и первобытной гесиодовской Беотией. Снова отметим важность в этом вопросе масштабирования: Гомер и Гесиод считаются почти современниками и, для современного человека, уж точно соотечественниками, но на деле у них чрезвычайно мало общего, кроме того, что оба они черпали вдохновение из песен древнейших аэдов и народных преданий, часто совершенно различных.

Но вернёмся к началу «Трудов и дней». За первым поколением людей следует второе, серебряное, несколько уступающее своими качествами первому:

 «Жили лишь малое время, на беды себя обрекая

Собственной глупостью: ибо от гордости дикой не в силах

Были они воздержаться, бессмертным служить не желали,

Не приносили и жертв на святых алтарях олимпийцам,

Как по обычаю людям положено. Их под землею

Зевс-громовержец сокрыл, негодуя, что почестей люди

Не воздавали блаженным богам, на Олимпе живущим».

 

Тем не менее, люди второго поколения также превратились в духов, витающих на земле и мало чем отличных от первого поколения – «хоть и на месте втором, но в почете у смертных и эти». Отметим, что судьбами уже второго поколения людей и далее ведает Зевс. Третье же поколение получилось у царя богов поистине зверским:

 

«Третье родитель Кронид поколенье людей говорящих

Медное создал, ни в чем с поколеньем не схожее с прежним.

С копьями. Были те люди могучи и страшны. Любили

Грозное дело Арея, насильщину. Хлеба не ели.

Крепче железа был дух их могучий. Никто приближаться

К ним не решался: великою силой они обладали,

И необорные руки росли на плечах многомощных.

Были из меди доспехи у них и из меди жилища,

Медью работы свершали: никто о железе не ведал.

Сила ужасная собственных рук принесла им погибель.

Все низошли безыменно; и, как ни страшны они были,

Черная смерть их взяла и лишила сияния солнца».

 

За третьим поколением следует четвертое, отличие которого от третьего снова не вполне очевидно, ибо оно также было одержимо и погублено войной:

 

«Снова еще поколенье, четвертое, создал Кронион

На многодарной земле, справедливее прежних и лучше —

Славных героев божественный род. Называют их люди

Полубогами: они на земле обитали пред нами.

Грозная их погубила война и ужасная битва.

В Кадмовой области славной одни свою жизнь положили,

Из-за Эдиповых стад подвизаясь у Фив семивратных;

В Трое другие погибли, на черных судах переплывши

Ради прекрасноволосой Елены чрез бездны морские.

Многих в кровавых боях исполнение смерти покрыло;

Прочих к границам земли перенес громовержец Кронион;

Дав пропитание им и жилища отдельно от смертных.

Сердцем ни дум, ни заботы не зная, они безмятежно

Близ океанских пучин острова населяют блаженных».

 

Это поколение героев Гомера, ахейцев, ставших легендой для захвативших их земли дорийцев. Себя же и своих современников Гесиод с явным сожалением причисляет к пятому поколению людей:

 

«Если бы мог я не жить с поколением пятого века!

Раньше его умереть я хотел бы иль позже родиться.

Землю теперь населяют железные люди. Не будет

Им передышки ни ночью, ни днем от труда и от горя,

И от несчастий. Заботы тяжелые боги дадут им».

 

Это, впрочем, не прямые потомки людей четвёртого века, что именовались полубогами, а новый вид людей, заменивший собой четвёртое поколение героев, воевавших под Фивами и под Троей. Так, Гесиод проводит черту между полумифическими ахейскими героями и эпохой, с которой, собственно, и начинается история. Нельзя не отметить, что каждое поколение людей находится под знаком определённого металла, и «железные люди» есть, вне всякого сомнения, дорийцы, с которыми Греция вступила в эпоху уже реального Железного века. В целом, концепция пяти поколений совершенно не связана с «Теогонией» и её тремя поколениями богов, последнее из которых временами совокупляется со смертными, рождая героев – героев по «Теогонии», но в «Трудах» они уже именуются четвёртым поколением людей.

Подобно всем прочим мыслителям древности, Гесиод рисует историческую картину как цепь сплошной деградации. С каждым новым поколением человечество выглядит всё менее цельным, а последнее, пятое поколение так вообще ждёт настоящий апокалипсис. Не раз, впрочем, воспетый представителями иных культур на схожей стадии развития, с тревогой смотрящих в будущее:

 

«Дети — с отцами, с детьми - их отцы сговориться не смогут.

Чуждыми станут товарищ товарищу, гостю — хозяин,

Больше не будет меж братьев любви, как бывало когда-то.

Старых родителей скоро совсем почитать перестанут;

Будут их яро и зло поносить нечестивые дети

Тяжкою бранью, не зная возмездья богов; не захочет

Больше никто доставлять пропитанья родителям старым.

Правду заменит кулак. Города подпадут разграбленью.

И не возбудит ни в ком уваженья ни клятвохранитель,

Ни справедливый, ни добрый. Скорей наглецу и злодею

Станет почет воздаваться. Где сила, там будет и право.

Стыд пропадет. Человеку хорошему люди худые

Лживыми станут вредить показаньями, ложно кляняся.

Следом за каждым из смертных бессчастных пойдет неотвязно

Зависть злорадная и злоязычная, с ликом ужасным.

Скорбно с широкодорожной земли на Олимп многоглавый,

Крепко плащом белоснежным закутав прекрасное тело,

К вечным богам вознесутся тогда, отлетевши от смертных,

Совесть и Стыд. Лишь одни жесточайшие, тяжкие беды

Людям останутся в жизни. От зла избавленья не будет».

 

Только ближе к середине поэмы Гесиод переходит к практическим советам и наставлениям житейской мудрости и не оставляет без внимания ни один из аспектов современной ему беотийской жизни, как то: все виды сельскохозяйственных работ, мореплавание (это, конечно, для самых безрассудных), общественное поведение, юриспруденция и даже сексуальная жизнь и отправление естественных надобностей. Простодушный беотийский селянин, этакий «крепкий хозяйственник», учит брата буквально всему на свете, с бесхитростной честностью, прямотой и всегда для убедительности руководствуясь соображениями непосредственной выгоды. Во всех этих наставлениях нет пока ещё ни тени философии, ни даже намёка на попытку что-либо изменить в сложившихся правилах социума – напротив, высшей добродетелью является жить согласно этим правилам.

Из «Трудов и дней» видно, что жизнь Гесиодовых беотийцев не слишком отличалась от жизни последующих поколений греков вплоть до наступления новейших времён, что неудивительно, ибо обычаи сельского народа всюду и везде крайне консервативны и с течением времени меняются весьма незначительно. И в отличие от гомеровских эпосов, это произведение изливает на нас просто море информации касательно жизненных правил и общественного уклада той поры, в чём и заключается главная его ценность. Итак, что же это были за правила жизни и каким было это общество?  

Несмотря на отдельные не слишком привлекательные моменты, в целом жизнь беотийцев явно была основана на началах добра и правды. Беотиец, да и грек вообще, очень боялся дурной молвы:

«Так поступай: от ужасной молвы человеческой бегай.

Слава худая мгновенно приходит, поднять ее людям

Очень легко, но нести тяжеленько и сбросить непросто».

 

Перечень некоторых преступлений показывает, что нравственный уровень общества, описываемого Гесиодом, был весьма высок:

«С теми людьми, у которых стремлением жадным к корысти

Ум отуманен и вытеснен стыд из сердца бесстыдством, —

Боги легко человека такого унизят, разрушат

Дом, — и лишь краткое время он тешиться будет богатством.

То же случится и с тем, кто обидит просящих защиты

Иль чужестранцев, кто к брату на ложе взойдет, чтобы тайно

Совокупиться с женою его, — что весьма непристойно!

Кто легкомысленно против сирот погрешит малолетних,

Кто нехорошею бранью отца своего обругает,

Старца, на грустном пороге стоящего старости тяжкой.

Истинно, вызовет гнев самого он Кронида, и кара

Тяжкая рано иль поздно постигнет его за нечестье!»

 

Уже отмечается важность суда, что впоследствии станет краеугольным камнем древнегреческой цивилизации. Хочу ещё раз подчеркнуть этот момент: на дворе VIII век до н.э., а Гесиод уже воспевает правовое государство:

 

«Там же, где суд справедливый находят и житель туземный,

И чужестранец, где правды никто никогда не преступит,

Там государство цветет, и в нем процветают народы;

Мир, воспитанью способствуя юношей, царствует в крае;

Войн им свирепых не шлет никогда Громовержец-владыка,

И никогда правосудных людей ни несчастье, ни голод

Не посещают…»

 

В плане этики Гесиод исповедует, по сути, гуманизм.

 

«Перс! Хорошенько запомни душою внимательной вот что:

Слушайся голоса правды и думать забудь о насилье.

Ибо такой для людей установлен закон Громовержцем:

Звери, крылатые птицы и рыбы, пощады не зная,

Пусть поедают друг друга: сердца их не ведают правды.

Людям же правду Кронид даровал — высочайшее благо.

Если кто, истину зная, правдиво дает показанья,

Счастье тому посылает Кронион широкоглядящий.

Кто ж в показаньях с намереньем лжет и неправо клянется,

Тот, справедливость разя, самого себя ранит жестоко».

 

Это гуманизм практически светского толка. Светского в том смысле, что Гесиод хоть и поминает на каждом шагу Зевса, но ничего не говорит о жрецах. Жертвоприношения животных, воскурения и возлияния в его мире совершаются каждым частным лицом, вернее, отцами семейств, без организованного института религии. И ещё обратим внимание, что всей уйме разного рода божеств, педантично перечисленных в «Теогонии», в «Трудах и днях» часто встречается самое настоящее единобожие:

 

«Слава ль кого посетит, неизвестность ли, честь иль бесчестье —

Все происходит по воле великого Зевса-владыки.

Силу бессильному дать и в ничтожество сильного ввергнуть,

Счастье отнять у счастливца, безвестного вдруг возвеличить,

Выпрямить сгорбленный стан или спину надменному сгорбить —

Очень легко громовержцу Крониду, живущему в вышних». 

 

И мы снова видим, что на фоне могущества Зевса роль Мойр по сути оказывается номинальной.

 

После катастрофы, привнесённой людям Пандорой, они, в отличие от первых поколений, вынуждены трудиться. Но по ходу поэмы труд из тяжкой необходимости превращается в богоугодное дело:

 

«Голод, тебе говорю я, всегдашний товарищ ленивца.

Боги и люди по праву на тех негодуют, кто праздно

Жизнь проживает, подобно безжальному трутню, который,

Сам не трудяся, работой питается пчел хлопотливых.

Так полюби же дела свои вовремя делать и с рвеньем —

Будут ломиться тогда у тебя от запасов амбары».

 

Двигателем личного успеха в «Трудах и днях» выступает Эрида – здесь она уже не олицетворение Раздора-Распри, как у Гомера, да и в самой «Теогонии»:

 

«Знай же, что две существуют различных Эриды на свете,

А не одна лишь всего. С одобреньем отнесся б разумный

К первой. Другая достойна упреков. И духом различны:

Эта — свирепые войны и злую вражду вызывает,

Грозная. Люди не любят ее. Лишь по воле бессмертных

Чтут они против желанья тяжелую эту Эриду.

Первая раньше второй рождена многосумрачной Ночью;

Между корнями земли поместил ее кормчий всевышний,

Зевс, в эфире живущий, и более сделал полезной:

Эта способна понудить к труду и ленивого даже;

Видит ленивец, что рядом другой близ него богатеет,

Станет и сам торопиться с посадками, с севом, с устройством

Дома. Сосед соревнует соседу, который к богатству

Сердцем стремится. Вот эта Эрида для смертных полезна.

Зависть питает гончар к гончару и к плотнику плотник;

Нищему нищий, певцу же певец соревнуют усердно».

 

По сути, это вполне протестантская этика, воспевающая конкуренцию, упорный труд и бережливость:

 

«Нет никакого позора в работе: позорно безделье,

Если ты трудишься, скоро богатым, на зависть ленивцам,

Станешь. А вслед за богатством идут добродетель с почетом».

 

Разумеется, это этика не гомеровского героя-полубога, но маленького человека, зато человека реального:

 

«Вот что однажды сказал соловью пестрогласному ястреб,

Когти вонзивши в него и неся его в тучах высоких.

Жалко пищал соловей, пронзенный кривыми когтями,

Тот же властительно с речью такою к нему обратился:

«Что ты, несчастный, пищишь? Ведь намного тебя я сильнее!

Как ты ни пой, а тебя унесу я куда мне угодно,

И пообедать могу я тобой, и пустить на свободу.

Разума тот не имеет, кто мериться хочет с сильнейшим:

Не победит он его — к униженью лишь горе прибавит!»

Вот что стремительный ястреб сказал, длиннокрылая птица.

Слушайся голоса правды, о Перс, и гордости бойся!

Гибельна гордость для малых людей. Да и тем, кто повыше,

С нею прожить нелегко; тяжело она ляжет на плечи,

Только лишь горе случится. Другая дорога надежней:

Праведен будь! Под конец посрамит гордеца непременно

Праведный. Поздно, уже пострадав, узнаёт это глупый».

 

В своих дидактических наставлениях поэт часто прибегает к языку аллегорий. Например, клятва на суде (Оркос) или голод (Лимос) облекаются в формы самостоятельных божеств, которых Гесиод фактически изобретает. Впрочем, можно смотреть на это и как на предвосхищение Платоновых идей, благо, как мы уже отмечали, с творчеством Гесиода афинский философ был прекрасно знаком.

Для сельского жителя брак был (да и остаётся) делом первостепенной важности, потому Гесиод, несмотря на всю свою неприязнь к женщинам, предлагает сначала разузнать о девушке, чтобы «не жениться на потеху соседям»:

«В дом свой супругу вводи, как в возраст придешь подходящий.

До тридцати не спеши, но и за тридцать долго не медли:

Лет тридцати ожениться — вот самое лучшее время.

Года четыре пусть зреет невеста, женитесь на пятом».

 

Вполне разумное соображение, не потерявшее актуальности и для современности. «Четыре года зреет» – здесь речь о четырёх годах с первой менструации.

 

«Женщин беги вертихвосток, манящих речей их не слушай.

Ум тебе женщина вскружит и живо амбары очистит.

Верит поистине вору ночному, кто женщине верит!

Единородным да будет твой сын. Тогда сохранится

В целости отческий дом и умножится всяким богатством».

 

Из этих сетований Гесиода на женщин видно, что домашняя тирания в его обществе отсутствует. Но важно не только выгодно жениться, но и обзавестись хорошими соседями:

 

«Друга зови на пирушку, врага обходи приглашеньем.

Тех, кто с тобою живет по соседству, зови непременно:

Если несчастье случится, — когда еще пояс подвяжет

Свойственник твой! А сосед и без пояса явится тотчас.

Истая язва — сосед нехороший; хороший — находка».

 

Маленькому человеку ни к чему строить воздушные замки, нужно прочно стоять на земле:

 

«Брать — хорошо из того, что имеешь. Но гибель для духа

Рваться к тому, чего нет. Хорошенько подумай об этом.

Пей себе вволю, когда начата иль кончается бочка,

Будь на середке умерен; у дна же смешна бережливость».

 

Уже у Гесиода ярко проявляется эта часть национального характера, впоследствии воспетая философами: всему знать меру.

 

«Слыть нелюдимым не надо, не надо и слыть хлебосолом;

Бойся считаться товарищем злых, ненавистником добрых.

Также людей не дерзай попрекать разрушающей душу,

Гибельной бедностью: шлют ее людям блаженные боги.

Лучшим сокровищем люди считают язык неболтливый.

Меру в словах соблюдешь — и всякому будешь приятен;

Станешь злословить других — о себе еще хуже услышишь.

На многолюдном, в складчину устроенном пире не хмурься;

Радостей очень он много дает, а расход пустяковый».

 

В «Трудах и днях» немало и автобиографического. Из поэмы вырисовывается, что Гесиод и сам ведёт жизнь оседлого земледельца, практически никогда не покидая родных краёв, что отчасти обусловлено его очевидной водобоязнью, связанной с бесславным отцовским прошлым:

 

«В жизнь я свою никогда по широкому морю не плавал,

Раз лишь в Евбею один из Авлиды, где некогда зиму

Пережидали ахейцы, сбирая в Элладе священной

Множество войск против славной прекрасными женами Трои.

На состязание в память разумного Амфидаманта

Ездил туда я в Халкиду; заране объявлено было

Призов немало сынами его большедушными. Там-то,

Гимном победу стяжав, получил я ушатый треножник.

Этот треножник в подарок я Музам принес Геликонским,

Где они звонкому пенью впервые меня обучили».

 

Однако уже упоминаемый Г.Властов, вполне проникшись домовитостью рапсода, по этому поводу иронизирует: «Но имея в виду, что, насколько нам известно, особого храма на Геликоне не было ни при Гесиоде, ни позже, мы очень подозреваем, что после посвящения треножника Музам расчетливый Гесиод взял треножник к себе домой».

Домовитому и бережливому мужу негоже шататься по всяким злачным местам:

 

«Не заходи ни в корчму, разогретую жарко, ни в кузню

Зимней порою, когда человеку работать мешает

Холод: прилежный работу найдет и теперь себе дома».

 

Т.е. корчма и особенно кузница – это что-то вроде советских гаражей, место, где в холодную пору можно всласть потрепаться с мужиками за жизнь. Дискуссионным вопросом остаётся распространённость в Беотии рабского труда. В текстах Гесиода упоминаются, в основном, лишь батраки да слуги, а слово «раб» в переводе обусловлено скорее поэтическими причинами, либо идёт в контексте какой-то более поздней вставки, коих в обеих поэмах достаточно. Неоднозначен этот момент и у Гомера: в «Илиаде» воины берут пленных, как правило, из соображений выкупа, а в рабство забирают только женщин, годящихся для положения наложниц или служанок (часто два в одном); первые упоминания о самых настоящих рабах идут только в «Одиссее», и их могут позволить себе только очень богатые люди, коих в скромной Беотии в больших количествах просто не могло водиться.

 

«Мой бы совет — батраком раздобудься бездомным да бабой,

Но чтоб была без ребят! С сосунком неудобна прислуга.

Псом заведись острозубым, да с кормом ему не скупися, —

Спящего днем человека ты можешь тогда не бояться».

 

Но не вся мудрость древних одинаково мудра, часто чередуясь с чрезвычайно потешными для современного человека фрагментами, благо Гесиод – эксперт по всему на свете, и на советах касательно сельскохозяйственных работ и благоприятных для этого дней он, естественно, не может остановиться, делясь своим ценным опытом в отношении, не побоюсь сказать, всего сущего: ближе к концу поэмы через запятую идут поучения о том, как мыть руки при жертвоприношении, как правильно мочиться, когда лучше заниматься сексом…

 

«Также, не вымывши рук, не твори на заре возлияний

Черным вином ни Крониду, ни прочим блаженным, бессмертные

Так они слушать не станут тебя и молитвы отвергнут.

Стоя и к солнцу лицом обратившись, мочиться не гоже.

Даже тогда на ходу не мочись, как зайдет уже солнце,

Вплоть до утра — все равно по дороге ль идешь, без дороги ль;

Не обнажайся при этом: над ночью ведь властвуют боги.

Мочится чтущий богов, рассудительный муж либо сидя,

Либо — к стене подойдя на дворе, огороженном прочно».

 

Отправление естественных потребностей явно видится Гесиодом чрезвычайно важным делом, которое нельзя пускать, так сказать, на самотёк:

 

«Также, смотри, не мочись никогда ни в истоки, ни в устье

В море впадающих рек, — берегись и подумать об этом!

Не опоражнивай в них и желудка, — то будет не лучше».

 

Временами попытки Гесиода зарегламентировать всё на свете рождают ассоциации с Моисеевым Левитом:

 

«Также, не с похорон грустно-зловещих домой воротившись,

Сей потомство свое, а с пира пришедши бессмертных».

 

Забавны и врачебные указания:

 

«Мало хорошего, если двенадцатидневный ребенок

Будет лежать на могиле, — лишится он мужеской силы;

Или двенадцатимесячный: это нисколько не лучше.

Также не мой себе тело водою, которою мылась

Женщина: ибо придет и за это со временем кара

Тяжкая...»

 

В целом же, в отличие от Гомера, что рисует эпоху, к его временам давно канувшую в Лету, к тому же героизированную, мифологизированную, легендарную, и почти нигде не говорит о жизни своих современников, Гесиод как собиратель и систематизатор нравов и взглядов своего времени безыскусно (мастерство Гомера как поэта на порядок выше) предоставляет целый кладезь интереснейшей информации, крайне важной для дальнейшего понимания древнегреческого общества и его литературных традиций.  

Таким образом, для нас, современных людей, Гесиод с его «Трудами и днями» становится своего рода мостом, переброшенным к нам из глубины веков и позволяющим заглянуть в седое прошлое и почувствовать живой пульс подлинного, повседневного его бытия.