![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
Причины всей этой путаницы и недопонимания заключаются, с одной стороны, в порывистом, но невнимательном изучении некоторых произведений Ницше и, с другой – в частом упущении из виду, даже при самом внимательном изучении, двух важнейших моментов, без которых учение Ницше постичь невозможно: (1) эпоху Ницше и (2) личность и жизнь самого Ницше.
Даже самые исключительные философы, поэты или художники, не считая редких предвестников будущего, - всегда продукт эпохи. В своих трудах и посредством их гений впитывает, синтезирует и убедительно формулирует все те особенности духа своей эпохи, что оставались незавершёнными, хаотичными и беспорядочными. Именно поэтому столь важно ознакомиться с эпохой того или иного мыслителя, идеями и общим вектором такой эпохи. Только так мы можем оценить подлинную значимость философа, досконально понять, как ему удалось выразить импульс истории, и измерить степень его индивидуального вклада.
Однако этого недостаточно. Одной эпохой ограничиваться нельзя, и мы также должны изучить характер и жизнь любой такой сложной личности – художника ли, философа. Если правда то, что искусство является полностью субъективной «экстернализацией идиосинкразии», то Ницше считал то же самое применительным к философии. По Ницше, философия не является абстрактной и объективной системой, что существует вне философа. Она скорее есть живое отражение субъективности философа, продолжение и систематизация его качеств и предпочтений. Другими словами, она есть объективация его субъективности.
По этой причине единственное, что может и должен сказать философ, заключается в следующем: каким образом он пришёл к открытию своих качеств и внутренних сил, и каким образом он вследствие этого достиг в жизни безмятежности и душевной гармонии. Тем самым он сможет помочь своим ученикам, дабы и они тоже, применив схожие методы согласно своим индивидуальным особенностям, достигли той же цели.
В самом деле, учение Ницше суть не что иное как история его пылкой души, что в атмосфере бесконечных бурь всегда держала курс к безмятежности и свету. Иными словами, невозможно понять его учение, не ознакомившись предварительно не только с эпохой, но также и с личностью самого Ницше.
Итак, с самого начала и прежде, чем перейти к основной части нашего исследования, мы ясно видим необходимость предварительно рассмотреть два следующих момента: (1) эпоху Ницше – нашу эпоху; (2) личность и жизнь самого Ницше.
Эпоха Ницше
Никогда прежде в истории не было эпохи, подобной нашей, – столь плодовитой, когда речь заходит о создании, коренном переосмыслении и лихорадочном поиске незыблемого идеала, способного удовлетворить материальные и духовные потребности мыслящего и борющегося человека.
Вчерашний идол, каким бы он ни был, сегодня шатается и рушится; на его пьедестал воздвигается другой, что вскоре также рухнет и разобьётся. Так, после падения Наполеона Великого, измученные беспрерывными и опустошительными войнами, ошеломлённые беспрецедентной превратностью судьбы, в которой они узрели Немезиду и Божественное Провидение, народы Европы нашли прибежище под утешительным крылом религии, надеясь обрести в ней облегчение и покой. Однако этот возврат к религии всецело объяснялся союзом сентиментальности с филологией и был лишь результатом нервного истощения и кратковременной потери мужества. К середине девятнадцатого века на сцене человеческого сознания триумфально появляется ещё один идол, неся щедрые обещания и панацеи от всех проблем и предвещая справедливое и беспристрастное удовлетворение всех потребностей: Наука. Все выдающиеся умы приветствовали её с безудержным энтузиазмом как новую и исчерпывающую религию человечества. Но, как и прежде, такой энтузиазм оказался недолгим.
Напрасно философы и утописты пытаются воздвигнуть на фундаменте природы, какой её теперь явила наука, новую религию, экономический и политический порядок. Скорее, чем больше наука приподнимает священное покрывало Изиды, тем в большей степени идеалы любви и братства, которые до сих пор преследовало человечество и о которых оно всегда мечтало, входят в противоречие с идеалами, исповедуемыми природой. Пропасть, отделяющая нравственность от физиологии, становится всё более страшной. Природа открывается как нечто, по стандартам человеческого восприятия, аморальное и чудовищное – как жестокая мачеха для слабых и немощных, слепая и свирепая сила, что разрушает в целях созидания и созидает в целях последующего разрушения.
Всё, что человечество прежде считало благородным и добродетельным, внезапно обнаружилось как нарушающее законы природы.
Во весь рост встаёт тревожный и обескураживающий вопрос: будучи частью природы и её бесконечно малой частичкой, обязан ли человек подчиняться и следовать законам остальной природы? Или он в силах - и обязан - составить некое исключение, учитывая, что все философские попытки скрестить законы природы с нравственными законами оказались несостоятельны?
Из этого двойственного источника законов берут свое начало и два основных течения современной мысли – два бурных потока, что полностью противоположны друг другу. Наука уже не может выступать в роли помощника и посредника. Напрасно люди задавали ей вопрос «зачем» применительно к тем или иным вещам, дабы можно было узреть альтернативу: наука может объяснить «как», но не может объяснить «почему» и «зачем». Прославленная теория Дарвина, что некогда возникла как ответ на мучительные расспросы человечества о Неведомом, разочаровала всех. Эта теория объясняет адаптацию, приёмы и изощрённые комбинации, что изобретает природа, дабы бороться с возникающими у неё на пути препятствиями; тем не менее, теория Дарвина не в состоянии пролить свет на причину эволюционного процесса и его цель. Ухабистое состояние дороги и преодоление или объезд препятствий, в сущности, никоим образом не объясняет начало или конец дороги; адаптация никоим образом не объясняет эволюцию.
Таким образом, неумолимая критика уже начала подкоп под здание науки – подвергая науку анализу и постепенно ниспровергая её.
Современные философы и учёные - Анри Бергсон, Жюль Анри Пуанкаре и Эдуард Леруа во Франции, Чарльз Пирс и Уильям Джеймс («Прагматизм») в Америке, профессор Фердинанд Шиллер («Гуманизм») в Англии - все они упрекают науку в том, что она может дать ответы исключительно на второстепенные вопросы, связанные с практической полезностью и материальным прогрессом. Диагностируя её неспособность выполнить свои обещания, они заявляют о банкротстве науки.
Таким образом, История подверглась натиску беспрецедентной интеллектуальной и духовной анархии. Идеи прошлого, а также системы, законы и моральные устои, всё ещё живы, тогда как основы, на которых все они покоятся, расшатаны и опрокинуты современным анализом и критикой. В наши дни основное противоречие современной жизни становится всё более вопиющим: человек обязан подчиняться законам, в которые никто больше не верит ни на йоту; мы следуем тем жизненным правилам, что были сформированы взглядами, ныне признанными ошибочными, - взглядами, что все до единого оказались ниспровергнуты.
Человечеству пока что не удалось найти доктрину, вытекающую из новых представлений о мире и на которой можно воздвигнуть новые идеи касательно права и нравственности, законов и моральных принципов. Таким образом, мы оказываемся в лимбе, в переходном состоянии. Разрушив Храм в три дня, наука по сей день не в состоянии воздвигнуть на его месте другой.
Патологические симптомы этого состояния поразительно напоминают времена софистов - эпоху упадка древнегреческого мира. Что тогда, что сейчас человеческий дух, отвергнув и разбив идолы, которым прежде истово поклонялся, с нетерпением ждёт появления некоего морального авторитета, который положит конец анархии и колебанию. Что тогда, что сейчас процветает отрицание, эпикурейство, пессимизм, цинизм, всеобщее отчаяние, полное отсутствие внутренней дисциплины, осуждение всех социальных систем. Чувство дискомфорта, растущее снизу, подобно предчувствию надвигающегося землетрясения, угрожает обрушить современное общество и политические системы, основы которых были обнажены, явив разложение и необходимость в обновлении.
Но что делает нашу эпоху ещё более грозной, так это то, что такое состояние анархии и растущего замешательства не ограничивается, как в древности, одним только высшим классом; всё более усиливаясь, оно пронизывает и охватывает все слои общества. Обусловлено всё это системой всеобщего образования, публичными лекциями, книгами и подстрекательством беспринципных демагогов и опасных утопистов, чьи проповеди адресуются рабочим, беднякам, жертвам несправедливости и угнетения и объединяют их в союзы, сообщества, политические партии и противоположные друг другу лагеря экономической идеологии. Желание и потребность возвыситься стали для них всех императивом, и сегодня всеобщее избирательное право предоставляет им возможность удовлетворить это желание и эту потребность. Однако это алкаемое удовлетворение отличается исключительной беспощадностью, ибо ныне более не существует высшего авторитета, способного обуздать или принудить к повиновению современную толпу: бесформенная, многообразная и всемогущая – людская масса в низших и самых широких слоях общества объята брожением и волнениями, пропитываемая всё большим гневом к притеснениям прошлого, вооруженная новыми теориями и отринувшая страх перед загробным воздаянием и надежду на утешение в мире ином. Будущая награда или наказание сегодня более не в состоянии обуздать инстинкты.
Так сформировалась эпоха – эпоха, что раздражённо настроена против любой духовной узды. В то же самое время, с одной стороны, отмечается тенденция к материальной концентрации, а с другой - к масштабной и пагубной духовной децентрализации, что беспрецедентно в истории народов. До сих пор, в том числе во времена античности и средневековья, высший авторитет - религиозный или политический - всегда налагал свой образ мышления, свою религию и мораль на всех тех, кто находился под его властью; во всём остальном человек мог распоряжаться своим трудом и производительной силой по своему усмотрению. Сегодня Государство заявляет претензии на регулирование и, по возможности, берет под контроль торговлю, промышленную деятельность, материальное производство во всех его формах, при этом дозволяя индивидуальную свободу мысли и вероисповедания. В прежние времена духовное и интеллектуальное самовыражение было запрещено, а материальное разрешено – сегодня же наоборот.
Однако такая неограниченная свобода мысли есть грозный инструмент разрушения, во всех отношениях бесполезный для переустройства. Такая свобода доказала свою максимальную полезность в течение восемнадцатого века – века отрицания и разрушения – но она опасна и катастрофична в девятнадцатом и двадцатом веке, когда необходимость в переустройстве становится всё более настоятельной и неотложной.
На протяжении нынешней эпохи – периода не только слома, но и попыток созидания – неизбежным было появление как многочисленных софистов и разрушителей, так и многочисленных мечтателей и творцов. В Англии самым дерзновенным оказался Роберт Оуэн со своей «Новой гармонией», которую он основал в Америке и которая завершилась оглушительной неудачей. Во Франции Сен-Симон грезит о всеобщем единстве, основанном на человеческих способностях и труде, Огюст Конт воздвигает свою «Религию человечества» на фундаменте науке и любви, а Шарль Фурье определяет пропорциональные доли капитала, труда и таланта в распределении общественного дохода. В Германии Дэвид Штраус, Людвиг Фейербах и Макс Штирнер трудятся на ниве религиозных и этических исследований, а Карл Маркс и Фердинанд Лассаль - в области экономики. Маркс устанавливает догмат социализма, провозгласив, что капитал «источает кровь и грязь», и предсказывает исторически неотвратимый и непременный триумф четвертого класса с неизбежным падением буржуазии и капиталистов. Если до Маркса социализм полностью базировался на сентиментальных аргументах филантропии и на смутных философских представлениях о справедливости и равенстве, то теперь он берёт на вооружение Науку и постулирует окончательную победу рабочего класса как самоочевидный и закономерный результат, соответствующий естественной и неопровержимой логике социальной эволюции.
Лассаль, вместе с тем, это неистовый святой Павел современной догмы, с присущим ему красноречием проповедовавший новое Евангелие, побуждая массы к действию.
Фридриха Ницше следует относить к числу как разрушителей, так и созидателей, поскольку он несёт в себе черты и тех, и других.
Резко отличаясь и от обычных анархистов, чья цель – ниспровергать ради самого ниспровержения, и от скептиков, что сомневаются во всём, Ницше появляется в конце девятнадцатого века: удивительная и трагическая фигура, объявшая в себе разом и беспокойство и противоречивость нашей бурной эпохи, и танталову жажду истины, вечно опровергающей наши надежды, и негодование и анархизм нашего века – в не меньшей степени, чем присущий этому веку беспорядочный порыв, толкающий к новым, более благородным идеалам.
Личность Ницше двойственна, одновременно негативна и позитивна, потому нам следует попытаться её постичь, прежде чем подробно рассказывать о её проявлениях.
С одной стороны, Ницше - чрезвычайно проницательный критик, без колебаний обнажающий и препарирующий даже такие убеждения и идеи, что прежде считались неприкосновенными; разрушитель со столь яростным, непримиримым и безжалостным запалом, что приводит в смятение даже своих самых преданных адептов. С другой стороны, он очень глубокий поэт, переполненный любовью ко всему прекрасному и благородному, дионисийской радостью, что проистекает из хаотичного и расстроенного сознания и страдающего тела, тщетно искавшего облегчение на берегах Средиземного моря или в успокоительных препаратах.
После того, как мы изучили эпоху Ницше, наш разбор его жизни и личности, рассматриваемых во взаимосвязи, даст нам ключ к загадке, которую до сих пор представляют собой труды Ницше.
Каковы были исключительные качества Ницше? Каким образом эти качества в силу различных глубоких влияний, оказанных на него в юности, усилились до преисполненного опасностью пароксизма? Каким образом его идеи обрели систематическую форму, и как - из негативных и пессимистических - они преобразовались в оптимистические и позитивные, сформировав чётко выраженные морально-философские, социальные и политические идеалы? В последующем кратком обзоре внутренней жизни Ницше и её внешних проявлений мы попытаемся в самых общих чертах рассмотреть вышеуказанные вопросы в той мере, в какой это необходимо, чтобы понять философскую систему Ницше, сосредоточив наше внимание на его взглядах относительно государства и права.
Личность и жизнь Фридриха Ницше
Ницше обладает двумя исключительными качествами - facultés maîtresses, как сказал бы Ипполит Тэн: всепоглощающей и беспощадной искренностью и запредельным самомнением.
Искренность толкала его на тревожные поиски истины, тщательное изучение идей, неустанное продвижение вперёд. Он приходил к разного рода выводам, но вечно оставался неудовлетворённым, постоянно опасаясь, вдруг он не добрался до истины, вдруг нужно убрать ещё одну маску. Всегда недоверчивый и ненасытный, он, даже подвергнув какую-либо идею окончательному, казалось бы, анализу, всё равно относится к ней с беспокойством, задаваясь вопросом, не является ли тот лик, который он придал такой идее, ещё одной маской.
Это фундаментальное личностное качество понуждает Ницше к вечному движению вперёд и самопреодолению. Как следствие, он вечно неспокоен и, объективируя свою субъективность, вынужден рассматривать самопреодоление как высшую цель человечества. Не останавливаясь в своём бесконечном движении, человечество, согласно Ницше, всегда стремится преодолеть самое себя, в процессе этого самопреодоления создавая всё более совершенные типы.
С другой стороны, огромное самомнение Ницше объясняет и усиливает остроту другого его, уже упомянутого, качества: он не приемлет никаких ограничений, с непреходящей страстью всегда стремится найти нечто новое и беспрецедентное. Вследствие этого он часто впадает в непоследовательность и цинизм – пусть хоть и ради того, чтобы подчеркнуть свою уникальность и превосходство над всеми остальными в дерзости своей философии.
Из этого союза искренности с тщеславием проистекает как всецело женственная истеричность Ницше в отношении всего, что он считает ложью или чем-то необоснованным, так и тот страстный порыв, с которым он отстаивает нового идола, которого несёт человечеству, - Сверхчеловека.
Познакомившись с этими доминирующими качествами Ницше - искренностью, самовлюблённостью, чувствительностью и страстным порывом – нам будет легче понять оказанное им резонансное воздействие.
Выросший в семье священников и благочестивых людей, он навсегда сохранил в себе, наряду со своей ненавистью к христианству, всецело христианскую мораль. Как истинный протестант, он на первых порах верил в полную гармонию между наукой и христианством; именно по этой причине он находил в изучении религии удовлетворение своего исключительного качества - искренности и всецелой преданности истине. И лишь когда – в возрасте двадцати лет - он начал колебаться и сомневаться в этой гипотетической гармонии между истиной и христианством, только тогда он сделал первые шаги прочь от религии. Он сделал это не путём отказа от своих предыдущих воззрений, но, напротив, как человек, твёрдо придерживавшийся таких воззрений: он верил в религию в той мере, в какой отождествлял её с истиной; поэтому, как только он начал осознавать, что религия расходится с истиной, неизбежным было, учитывая его характер, что он отвергнет религию и последует за истиной.
Тем не менее, чувствительность Ницше не позволяла ему легко и безболезненно отойти от религии. «До чего же легко разрушать, - восклицает он, - но нужно и строить. И разрушение, как мне кажется, выглядит проще, чем оно есть на самом деле. В глубине души мы настолько затронуты впечатлениями нашего детства, а также продолжающимся влиянием наших родителей и учителей, что наши глубоко укоренившиеся предрассудки не так-то просто устранить логическим аргументом или усилием воли. Сила привитой привычки, потребность в идеале, разрыв с нашей эпохой, продолжающийся распад всех социальных форм, наше мучительное неверие в то, что за две тысячи лет человечество могло оказаться жертвой такого обмана - все эти чувства борются внутри души и угрожают разорвать её на части!»
Такую борьбу и вёл Ницше, стремясь примирить непримиримое. И лишь испытав на себе сильные сторонние влияния иного рода, он окончательно порвал с религией и начал восхождение, по его словам, по «одинокому и мучительному пути исследователя, который больше не ищет счастья и покоя, но настроен открыть истину, каких бы жертв она ни потребовала, даже если истина эта ужасна и отталкивающа».
К окончательному отходу от религии Ницше подтолкнуло влияние двух человек, что глубоко затронули его душу: Артура Шопенгауэра и Рихарда Вагнера. Подробное сопоставление философских систем Шопенгауэра и Ницше выходит за пределы настоящей работы, однако оно убедило бы нас в том, что философ и пророк нирваны оказал сильное влияние на жизнь и дух Ницше. Тем не менее, для полного понимания философии Ницше необходимо сказать несколько слов по данному вопросу.
От Великого пессимиста Ницше принимает то, что сущность мира есть Воля, которая одинакова по качеству и различается во всей вселенной только количеством. Эта воля есть не что иное, как мучительное желание, что побуждает людей к вечной борьбе – борьбе, преисполненной отчаяния, поскольку она сопровождается предчувствием поражения. «Хотеть вечно страдать без всяких на то причин, а затем погибнуть, и так - вечно, до тех пор, пока не наступит миг, когда от земли не останется и камня на камне». Таким образом, мир рассматривается как не имеющий оправдания, и не остаётся никакого иного спасения, кроме уничтожения самой этой воли, которая только одна и сохраняет жизнь на нашей планете.
Чувствительная и аристократическая душа Ницше – душа, что питала отвращение к гулу улиц и вульгарности повседневной жизни – не могла не попасть под сильнейшее влияние таких доктрин. К тому же знакомство с Вагнером и его музыкой ещё больше усугубило пессимистичное перевозбуждение Ницше. В летальных дозах он наслаждался очарованием этой музыки, которая под своей внешней помпезностью и грубой силой сосредотачивает в себе всё то невротическое и декадентское, что овладевает современной душой.
Таким образом, до тех пор, пока ему не исполнилось двадцать пять лет, Ницше находился под влиянием пессимистических и невротических идей. В связи с акцентуацией своих личностных качеств и в отсутствие систематического наставления Ницше пришел к образу весьма специфического героя, одновременно жаждущего жизни и борьбы, но при этом разражающегося слезами истерики при внезапном соприкосновении с реальностью. Он стал одновременно ожесточённым и нежным, разом склонным и к мистицизму, и к научному подходу. Находясь в состоянии нервного возбуждения, вся его психическая конституция стремилась найти идеал, который смог бы объединить и гармонично усилить все его качества и порывы.
Откровение, наконец, явилось - для Ницше им стала Греция. Назначенный на должность профессора в Базельский университет Швейцарии в возрасте всего лишь двадцати пяти лет, он получил возможность усердно изучать древнегреческую трагедию и древнегреческих философов. К этим основным влияниям мы должны добавить и некоторые вторичные - Фридриха Гёльдерлина и, прежде всего, Ральфа Уолдо Эмерсона. Первый заразил Ницше восторженным энтузиазмом в отношении цивилизации древних греков - цивилизации в значительной степени свободной и глубоко гуманистический по сравнению с узкой и педантичной цивилизацией современной Германии. Эмерсон, с другой стороны, заразил Ницше поклонением великим героям, которых так превозносил Карлейль («культ героев), а также восторгом перед решительностью и наслаждением жизнью, с презрением к материальным благам и ограниченным радостям буржуазии.
Верно ли или ложно Ницше понял античную Грецию – не суть важно: она стала для него идеалом, что он искал, широкой концепцией, что смогла объять как пессимизм, так и неистовую любовь к жизни; она одна могла повести человечество к его истинному предназначению. Дух, который, согласно Ницше, пронизывал греческую трагедию, стал началом и концом его философии. Для своей первой философской работы Ницше почерпнул вдохновение из греческой трагедии, но и в конце, после длинной серии ниспровергающих писаний именно из греческой трагедии он извлёк идеал жизни и человечества. Потому нам необходимо рассмотреть, пусть кратко и вскользь, как Ницше понимал античную трагедию.
Согласно Ницше, посредством жалости и страха греческая трагедия может привести человека в состояние дионисийского экстаза; освобождённый от оков узкой индивидуальной жизни человек, таким образом, как бы приобщается к вечной и созидательной силе живого универсума. В мелодике танца глубокая душа грека, чрезвычайно чувствительная даже к малейшим печалям, черпала свою силу от фимелы. Своим острым зрением греческая душа разглядела все страшные катастрофы всемирной истории, обнаружив жестокость и слепоту природы. И тогда явилось Искусство, оказавшееся настоящей богиней-спасительницей – она уберегла греческую душу от буддистского пессимизма и преобразовала чувственные реакции зрителя в идеализированное и двухмерное действо: трагедию и комедию.
Мы должны не только переносить тяготы жизни, провозглашает Ницше, вдохновлённый своим открытием греческого мира; мы должны также страстно полюбить её, с презрением отвергнув пессимизм, романтизм и христианство - и всякое самоубийство и наветы на жизнь. «Я хочу, чтобы человек был, насколько это возможно, горделивым, энергичным, страстно жаждущим жить. И я тянусь к этому миру и хочу, чтобы он оставался в точности таким, каков он есть, ныне и вовеки веков; и я никогда не устану кричать: бис!»
Однако такое восприятие влечет за собой смертельный антагонизм, беспощадную борьбу и опасности, что таятся на каждом шагу. Точнее: «Тайна пожинать величайшие плоды и величайшее наслаждение от существования зовется: опасно жить. Стройте свои города у Везувия. Посылайте свои корабли в неизведанные моря! Живите, воюя с равными вам и с самими собой» («Весёлая наука»).
Таким образом, идолы, которым Ницше до сих пор поклонялся, низвергнуты. Эти идолы научили его романтизму и повышенной чувствительности, внушили ему недоверие и отвращение к жизни. А теперь - о чудо – он обнаруживает свободную, беззаботную и весёлую нацию, но также и глубокую, которая любит жизнь и не боится смерти; аполлоническую в моменты безмятежности и дионисийскую в своём возбуждении и священном экстазе - олимпийскую в своей совокупности. Те идолы учили Ницше пессимизму, и – о чудо - он встречает нацию, которая не только оптимистична, но и использует пессимизм в качестве инструмента оптимизма, таким образом преодолевая трагическую антиномию через героическое приятие жизни во всех её проявлениях – как скорбных, так и полных чувственного удовольствия.
Та борьба, которая, как мы видели выше, предшествовала разрыву Ницше с религией, имела место и при его разрыве с новыми идолами. Стряхнуть с себя столь полюбившийся пессимизм и романтический взгляд на мир не получилась без судорог. «Когда я продолжил свой путь в одиночестве, меня лихорадило; еще немного, и я оказался болен, даже более чем болен — утомлен от неудержимого разочарования по поводу всего, что еще способно воодушевлять нас, современных людей … устал от беспросветности неумолимого подозрения, говорившего мне, что после такого разочарования я осужден на более глубокое недоверие, более глубокое презрение, более глубокое одиночество, чем когда-либо прежде» («Человеческое, слишком человеческое»).
Действительно, с этого момента его жизнь превратилась в безутешную борьбу и беспрецедентную по своей безжалостности атаку против всего, что он прежде любил, восхищался и уважал. Открыв для себя столь замечательную цивилизацию, Ницше бросил взгляд на современную Европу и исполнился возмущением и жаждой разрушения. Он поднял мучительный вопрос: в чем причина такого упадка современного мира? И Ницше нашёл эту причину в фундаментальных идеях, что лежат в основе современного общества. И он обрушился на эти основы с неистовством, которое постоянно усугублялась его прогрессирующей болезнью. Оставив преподавание в университете по причине слабого здоровье, он начал бродить по берегам Средиземноморья, напряжённо выжидая, когда представится счастливый случай затишья его телесных недугов, чтобы он мог работать, размышлять и писать. Без семьи, без пристанища, блуждая по чужим землям, без друзей, одинокий и больной, он с того момента вступил в наиболее трагический период своей жизни. Каждый день он вел отчаянную борьбу против прогрессирующего безумия. В яркие минуты просветления его гибнущий и угасающий разум порождал идеи, песни и проповеди необыкновенной силы и красоты.