Пейзажи Пелопоннеса, часть 1: Ксилокастро

[kapetan_zorbas]

Трудно сосчитать, сколько же раз мне довелось побывать в Греции – кроме того, что редко какой год выдаётся без посещения этой благословенной страны. Однако с течением времени, в своей стремительности всё явственнее подчёркивающим скоротечность жизни и приносимых ею радостей, на некогда само собой разумеющиеся вещи начинаешь смотреть под совершенно иным углом, в контексте именно такой скоротечности, осознавая, что мало за что в этой жизни ты можешь ручаться. Потому с первым появлением в иллюминаторе самолёта типично греческого пейзажа – рыжеватой выжженной земли, редких зеленоватых рощ, невысоких деревьев, лениво катящего свои воды синего моря и заливающего всё и вся солнца – к горлу натурально подкатывает ком. Боже, я снова здесь, снова в окружении этих моих неизменных спутников. И во мне словно пробуждается ребёнок или Зорбас: как же можно не замечать или совершенно будничным тоном рапортовать о появлении перед глазами такого чуда, такой красоты! Особенно если летишь из края бесконечной зимы. Я настолько погружён во внутренний восторг, что в аэропорту бреду словно во сне и чуть было не сажусь не в тот поезд – Афины не самый удобный для иностранца город, потому, если совершенно точно не спланировал по картам своё путешествие загодя, то на местности никаких толковых указателей не обнаружишь.

В этот раз целью своего паломничества я выбрал Пелопоннес, по каким-то неведомым мне причинам наименее облюбованный иностранными туристами край Греции. И если Грецию можно назвать колыбелью всей европейской цивилизации, то Пелопоннес – колыбелью самой Греции. Этот факт я усвоил ещё в бытность студентом, при первом посещении знаковых мест полуострова – по обмену между министерствами образования Греции и России, совместными усилиями коих была организована чрезвычайно насыщенная программа для будущих преподавателей эллинской культуры. Но вот за итоговую эффективность этой программы не поручусь: из числа моих непосредственных знакомых по той программе ныне греческой культурой и пейзажами живу я один.
На Пелопоннес я еду из афинского аэропорта в самой что ни на есть народной электричке: моими попутчиками за полтора часа поездки попеременно оказываются древнейшие бабки, священники, солдаты и… выходцы из бывшего СССР. Первый долго сидел напротив, очевидно, прислушиваясь к нашей с женой русской речи. Но в итоге не выдержал и начал забрасывать нас вопросами вперемешку с советами: от традиционных, откуда ты и куда, до рекомендаций не оставлять чемоданы прямо у дверей поезда, ибо их могут шустро свистнуть прямо с платформы. Я поражён: неужели в Европе в XXI веке, в котором всё фабрично произведённое барахло стоит сущие копейки, грабителей может интересовать что-то помимо денег? Увы, по заверению этого выходца из Ташкента (волею вождя и учителя, товарища Сталина, ставшего одним из центров ссылки советской греческой диаспоры), – может. В частности цыган, болгар, албанцев и беженцев. Что, конечно, неважно говорит об экономической ситуации в стране, которая ещё в середине 90-х казалась мне натуральной землёй обетованной в сравнении с блеклой и неряшливой в ту пору Москвой. С ностальгическим замечанием, что в Москве он не был уже лет тридцать, ташкентский грек выходит из поезда. Напоследок отметив, что я сильно смахиваю не просто на обычного грека, но на каноничного – из-за большого носа и голубых глаз. Не успел он выйти, как ко мне подходит уже второй – на этот раз казахский грек. Я упоминаю про своих алма-атинских родственников, и этого оказывается достаточно, чтобы мне были поведаны все те же советы про чемоданы, про оптимальные маршруты до места назначения и даже про то, что я выгляжу самым настоящим и «правильным» греком. Чёрт возьми, в этом что-то есть, и ближе к концу моего маршрута я уже с нетерпением ожидаю знакомства с очередным советским греком – коих тут, похоже, ничуть не меньше чем несоветских – дабы получить побольше оснований с удовольствием уверовать в свою греческую аутентичность.

Ксилокастро

Этот небольшой городок на севере Пелопоннеса греками считается одним из главных курортных мест полуострова. Тут, однако, следует уточнить, что такое курорт для обычного среднестатистического эллина: море, галечный пляж, непритязательные апартаменты, таверна с местной кухней у кромки воды – всё, этого более чем достаточно. Казино, ночные клубы, дискотеки и прочие продвинутые фишки – это для иностранцев, на некоторых (но далеко не на всех) островах и в континентальной части в районе крупных городов. Большая же часть полуострова, некогда находящегося под безраздельной властью спартанцев, по-прежнему лишена заморских излишеств.

Типичный вид с балкона любых приморских апартаментов Ксилокастро. Для искушённого туриста, пожалуй, невзыскательно и чересчур провинциально. Но если твоя цель – не убежать от самого себя посредством всё нового и более сильного раздражения органов чувств, но напротив – прийти к самому себе, к спокойному созерцательному сосредоточению, то купающиеся в сочной зелени балконы и монотонный шум моря создают идеальные условия для неторопливых размышлений о самом для тебя важном. Возможно именно по этой причине моими соседями по апартаментам здесь оказалась группа любителей йоги.

Я далёк от мысли указывать людям, как именно им нужно отдыхать, т.е. тратить своё свободное время, что для большинства обитателей нынешних мегаполисов – чрезвычайно дефицитная вещь, и потому трата такого ресурса подчас подчёркивает по-настоящему сокровенные предпочтения отдыхающего. Но, с головой погрузившись в Грекоманию и подогретый столь любимой местными, да и мной, рециной (сухое белое вино с добавлением древесной смолы, культура потребления которого насчитывает не одно тысячелетие), я искренне не понимаю тотального нежелания представителей этой, временами напоминающей секту, группы хоть на йоту прикоснуться к основополагающим элементам окружающей их культуры. Зачем тащиться в такую даль, чтобы делать и потреблять ровно то же самое, что ты делаешь и потребляешь дома, даже не пытаясь в этот короткий отрезок, когда ты можешь – пусть и предельно сжато – прожить маленькую, но совершенно иную жизнь? Мои же соседи завтракают новомодными и потому одинаковыми по всему миру т.н. органическими продуктами, день проводят за групповыми упражнениями, а вечера всё тем же строем коротают в лобби, хором распевая «Течёт река Волга» и песни советских КСП-шников, что в окружающих декорациях звучат поразительно инородно. Те, кто на десяток-другой лет помоложе основных заводил, иногда отлучаются в ближайшую таверну за пиццей на вынос – особенности местной древнейшей и вкуснейшей кухни также оставляют их равнодушными.

Главными достопримечательностями практически любой греческой локации являются разного рода руины разной же степени древности. Ксилокастро здесь исключение – больше всего тут гордятся столь редким для этих краёв самым настоящим лесом, с прогулки в котором так приятно начинать каждый новый день.

И если для выходца из России подобный пейзаж кажется обыденным, то для поэтически настроенного грека, по большей части пребывающего среди выжженных солнцем камней, это чудо посильнее любого античного храма, коих в здешних краях куда больше, нежели чащоб. Потому лес у многих представителей греческой литературы удостаивается самых настоящих гимнов: в частности, в некогда рассматриваемом в этом журнале замечательном романе Стратиса Миривилиса «Жизнь в могиле» лес предстаёт чудовищным зверем, свободным, сильным, со множеством толстых ног, упирающихся в недра земли, с мощным таинственным голосом, полным оттенков, с зелёной кровью, что буйно разливается по могучим стволам и вечно бьёт неукротимым фонтаном неистовой молодости.

Пожалуй, так увидеть лес, полным какой-то инопланетной магии, способен лишь обделённый сенью крупных деревьев южанин. А северянин же ликует, когда за массивом банальных сосен открывается столь небанальное для него тёплое море, про которое немедленно хочется со своей стороны сочинить что-нибудь высокохудожественное.

Пока я, разомлев от сиесты, к которой привыкаешь здесь незамедлительно, пытаюсь спросонья и потому лениво подыскать какие-то подходящие поэтические эпитеты, начинает стремительно смеркаться, а тропинка выводит меня туда, куда в истово православной Греции обязательно должна вести любая дорога.

Пожалуй, эта страна как никакая иная заслуживает эпитет богоносной. Даже на собственном опыте могу отметить, что, узнавая в разговоре о моей национальности, практически каждый грек следом незамедлительно интересовался: православный? Однако здесь необходимо сделать важное уточнение: ощущение собственной исключительности и богоизбранности греки подчёркивают строго в рамках национальной литературы, которую за пределами Греции мало кто читает. В повседневной же жизни этот пафос практически незаметен, а объекты религиозного культа здесь подобны своим строителям – очень естественны и просты, но в простоте своей полны достоинства, прекрасно зная себе цену и наверняка озвучивая про себя что-то наподобие следующих соображений, например, из «Братоубийц» Казандзакиса, когда священник в молитве педантично перечисляет Христу все заслуги своей родины:

«Греция взяла Тебя за руку, когда Ты был ещё только ребёнком, спотыкающимся о камни, когда Ты едва мог ступать по земле, она перенесла Тебя с одного края земли на другой словно принца! Где бы Ты был, если б не Греция? Остался бы среди евреев, блуждая и споря по синагогам. Но пришла Греция и за руку вывела Тебя из синагог - она расписала Твою красоту, и ты стал красивым. Она воспела Твою доброту, и Ты стал добрым. Она построила для Тебя дворцы, которые достигли небес, и Ты стал царём».

И такие строки принадлежат перу, по сути, атеиста. Экзальтацию же ортодоксальных греческих литераторов – пребывающих в непоколебимой уверенности, что их страна до сих пор является центром мира, ибо преподнесла всему человечеству в законченном виде два монументальных дара, античность и христианство, и напрочь забывающих про стремительно меняющуюся действительность, когда ныне дары эти основательно потеряли свою цену, – преувеличить просто невозможно.

Я же отмечаю для себя невозможность ни на минуту разорвать какую-то незримую связь с Казандзакисом, ибо даже апартаменты, где я остановился совершенно случайным образом, непосредственно соседствуют с особняком, где писатель был частым гостем на правах ближайшего друга владельца особняка, известного новогреческого поэта Ангелоса Сикелианоса.

Пожалуй, называть ребёнка Ангелосом не самая удачная мысль, ибо Сикелианос вырос отчасти нарциссом, слепо верящим как в свою гениальность (мягко говоря, неочевидную), так и, как ему казалось, ангельскую красоту, что, естественно, давало недругам, коих при таких чертах у Сикелианоса было немало, прекрасную мишень для критических стрел. Но для противоположного пола подобные качества нередко оказываются привлекательными, и никаких проблем в личной жизни поэт не испытывал, в частности, заполучив в жёны Еву Палмер, американку из очень богатой семьи.

Ныне в это сложно поверить, но в начале прошлого века в провинциальном Ксилокастро, вернее, в этом особняке, вовсю бурлила интеллектуальная жизнь, ибо среди многочисленных гостей этой интернациональный пары были не только локальные знаменитости, вроде уже упоминавшегося Казандзакиса, но и самые настоящие международные звёзды, например, Айседора Дункан. Присутствие последней здесь не случайно: Дункан в самом начале своей карьеры уже нередко танцевала в хитоне, а в 1903-м году посетила Грецию, где вместе со своим братом построила в Афинах действующий и поныне центр танца. Возведённый, кстати, в эстетике крито-микенской цивилизации, к которой мы ещё не раз вернёмся в рамках настоящего цикла. Не меньшей эллинисткой была и Ева Палмер, пытавшаяся совместно с Сикелианосом возродить Пифийские игры в рамках так называемых Дельфийских фестивалей. Увы, амбициозная идея возрождения античных концепций, в том числе в части гармонии тела и духа, была прохладно встречена публикой, включая самих греков, не преминувших раскритиковать экзальтированную пару за безудержный идеализм и пафос.

В занимающихся сумерках заколоченный наглухо дом, что некогда имел все основания считаться одним из центров возрождения древнегреческой культуры, так и настраивает на размышления о бесперспективности цепляться за материнские юбки Традиции. И, разумеется, об открытой греками важности Меры. Давно исчезнувшая цивилизация оставила потомкам ослепительное наследие, но долг сына – превзойти отца, а не в благоговении рядиться в его старые одёжи. Конечно, пытаться прожить свою жизнь с чистого листа, словно до появления твоего поколения позади была одна лишь пустыня, не слишком разумно. Но, подобно персонажу одного из романов Казандзакиса, постоянно таскать на спине мешок с костями предков, пожалуй, не менее нелепо. Пращуры свою жизнь прожили, найдя более или менее исчерпывающие ответы на проклятые вопросы бытия и выразив себя более или менее законченным образом. Задача же потомков – сделать, как минимум, то же самое, но уже с поправкой на изменившуюся действительность, и попытки спихнуть с себя ответственность на отцов и получить от них рецепты готовенького счастья попахивают инфантилизмом и потому, будучи озвученными вроде бы взрослыми дядьками, почти всегда носят заметный оттенок фарса. Так, господствовавшую в викторианскую эпоху идеологию ныне по-настоящему разделяют лишь поддатые футбольные фанаты из английских пабов, концепцию графа Уварова – лишь странноватые участники русских маршей, а примат греческого над всем остальным – лишь забавные персонажи комедий наподобие «Моя большая греческая свадьба». Надо отдать должное художественному чутью и вкусу гостившего в этой обители реконструкторов Казандзакиса, который в своём творчестве если и прибегал к древним сюжетам – а куда здесь деваться греку? – то наполнял их исключительно современной проблематикой, никогда не облачаясь в хитон и сандалии. А памятный бюст, изображающий нашего ангела уже основательно постаревшим и облысевшим, да ещё и на фоне его пустой и тёмной обители, видится чрезвычайно выразительным символом монументальной неудачи.

Ночь в греческом городе… Её атмосфера и по сей день не оставляет меня равнодушным в силу навсегда впечатавшегося в подкорку контраста, который я не мог не отметить, впервые посетив Грецию в середине 90-х, когда в Москве после 23:00 на улицах можно было встретить лишь пошатывающихся алкогольных зомби, тогда как здесь – полноценную жизнь, отличающуюся от дневной лишь отсутствием естественного освещения. В частности, спокойно-расслабленные столования родителей в кафешках, расположенных по периметру какой-нибудь площади, и игры их чад в середине такой площади – и всё это где-то в районе полуночи. Слабая подсветка расположенного в основании центральной площади Ксилокастро каменного храма, с колокольней и городскими часами, добавляет месту какого-то испанского колорита, превращая эту вроде бы типичную и безликую провинцию в своеобразную Барселонету.

Ощущение того, что я нахожусь в самом что ни на есть аутентичном, а не туристическом месте, подкрепляется началом матча Лиги Чемпионов. За выступлением обожаемого местными «Олимпиакоса» сурьёзные взрослые мужики, что периодически – при запоротых голевых моментах – хором хрипато восклицают «малака» (универсальный ругательный эпитет практически на все случаи жизни), наблюдают за стаканом… холодного кофе фрапе. Пиво на всей площади, похоже, пью я один. Удивительно, но в этой стране с её богатой винодельческой традицией, восходящей ещё к культу Диониса, потребление алкоголя поразительно умеренное. Чего зато не скажешь про сигареты, которые местные смолят пачками без какого-либо серьёзного вреда для здоровья, если судить по средней продолжительности жизни в этой малопьющей, но отчаянно курящей стране. Под это ночное сборище любителей футбола, надрывающих глотки над стаканами с кофе, мне вспоминается история, рассказанная мне матерью, умудрившейся ещё в эпоху СССР побывать на настоящей греческой свадьбе в настоящем греческом селе – с бесконечным числом приглашённых, рассевшихся за бесконечной вереницей столов. В России свадьбы подобного формата нередко разыгрываются по сценарию фильма «Горько»; на той же греческой свадьбе мать под начало действа взяла стаканчик пива (0,2 л). Где-то часа через полтора, когда эта скромная доза давно уже была выпита, она берёт второй и слышит разговор сидящих рядом с ней приглашённых греческих бабок, которые и не подозревают, что гостья из Советского Союза может знать греческий язык:

- А девочка что-то много пьёт.
- Так она из России, – разводит руками вторая бабуля, и первая понимающе кивает.